Ему советовали писать то, что он хотел бы прочесть сам. Но что хочет читать Мартин Берг? Помимо уже написанного другими? Единственное, что пришло на ум, – по-настоящему исчерпывающая и понятная биография Уильяма Уоллеса, что-то вроде книги Рэя Монка о Витгенштейне. Утром он приехал на велосипеде в Университетскую библиотеку, чтобы вместе с не до конца проснувшимся библиотекарем убедиться, что единственная существующая биография Уоллеса написана двадцать пять лет назад племянником писателя. Насколько Мартин помнил, это было отрывочное, идеализированное жизнеописание, герой которого выглядел безобидным шутником, а о его литературных деяниях говорилось вскользь, как о фоне для его восхитительной эксцентричности. Разумеется, этот пробел можно заполнить. Учитывая, что в англосаксонском мире популярность Уоллеса выше, его биографию могли бы даже перевести. Книгу с прекрасными фотоиллюстрациями напечатали бы на плотной сливочно-белой бумаге. Всё это сопровождалось бы переизданием главных произведений Уоллеса. Можно даже подумать о переводе на шведский романа «Время и часы, наручные и настенные» – что было бы грандиозно, поскольку текст считается непереводимым. Газеты писали бы о возрождении Уоллеса. Мартин Берг, этот Говард Картер от литературы, беседовал бы о незаслуженно забытом авторе с Гуниллой Киндстранд [215] в программе «Красная комната». С большой вероятностью, его бы даже номинировали на Августовскую премию [216].

– Неплохая идея, – сказала Сесилия. – Но ты ведь собирался написать роман, нет?

Он будет писателем-биографом. Навеки увязнет в жизнеописании других. И если ему когда-либо удастся в муках создать роман, он попадёт в тень от написанного им о собственно процессе сочинительства.

Покопавшись в бумагах, Мартин взял блокнот и направился в «Яву», где нервно смотрел на чашку эспрессо и горящую сигарету, мысли вертелись в голове, как какой-нибудь экспериментальный джаз. (Последнее предложение он и черкнул в блокноте слегка дрожащей рукой, после чего сложил оружие и ушёл домой.)

* * *

Так складывалась жизнь Мартина Берга на момент, когда в первый день книжной ярмарки он явился к собственному стенду, и, взвалив на стол коробку с книгами, выпрямился.

Это была первая передышка за несколько недель. Подготовка к ярмарке занимала столько времени, что он не успел написать ни слова, но на его месте никто бы не успел. На полу лежали персидские ковры, импортированные в восьмидесятых доктором Викнером. На столе высились стопки последних изданий «Берг & Андрен». На складе ожидали коробки с только что полученным из типографии «Одно лето в аду». Лукаса Белла, обещавшего приехать на автограф-сессию, которую, впрочем, отменили – за несколько дней до того его положили в реабилитационную клинику.

– Не мог подождать недельку с передозом, – прошипел Пер.

Оставалось лишь подчиниться ярмарочному ритму. Продавать книги. Разговаривать с сотрудниками издательств. За десять минут запихивать в себя багет. Пить вино после закрытия. Никаких других дел, кроме этих, у него не было. Сесилия с детьми уехала в загородный дом.

Мартин рассматривал неторопливый поток посетителей. И впервые за долгое время чувствовал себя совершенно довольным. И вдруг глаза в глаза увидел Дайану Томас из Парижа. Дайана, которая десять лет назад отводила взгляд, как будто Мартин никогда не играл в её жизни сколько-нибудь важную роль, на секунду пришла в замешательство. А потом широко и беззаботно улыбнулась.

II

ЖУРНАЛИСТ: Как достичь такой рабочей дисциплины?

МАРТИН БЕРГ: Не позволять себе отвлекаться на мелочи. Сохранять фокус. Не сбиваться с пути. Жизнь всегда тебя отвлекает, но реагировать не надо. В каком-то смысле это очень легко. Отказаться от всего и работать.

* * *

С некоторым удивлением Мартин констатировал, что время обнулило счёт. Это была просто невероятная встреча двух старых друзей. Как обычно в такой ситуации, они радостно смеялись. Спрашивали что-ты-тут-делаешь и как-ты-поживаешь. К формам превосходной степени (quelle chance, c’est fantastique [217]) больше тяготела Дайана. Дайана же спросила, хочет ли он потом увидеться. Дайана же развернула карту, чтобы показать, где находится её отель.

Что странного в том, что они выпьют по бокалу вина?

На самом деле ни времени, ни желания встречаться, чтобы выпить с ней этот un verre [218], у него не было, и он до последнего пытался придумать оправдание. Но когда она появилась прямо перед закрытием и они вместе вышли на улицу, он решил, ладно, пятнадцать минут. Они отправились в «Клара». Мартин Берг намеревался максимально сократить сеанс общения. Будь у него задние мысли, разве он выбрал бы место, где с большой вероятностью мог встретить знакомых? Кого-нибудь из однокурсников или коллег Сесилии? Нет. Он вообще ни о чём не думал. Его совесть чиста.

Мадемуазель Томас (без обручального кольца) приближалась к тридцати пяти, но, не считая новой короткой стрижки, она не изменилась. А стрижка её даже молодила, превращая в раздражённую Ирен Жакоб. Убрав чёлку со лба, она заказала бутылку красного вина, закурила и сказала, что, слава богу, наконец-то избавилась от страшной зануды Хелен. После чего начала рассказывать о своей запутанной и лабиринтообразной профессиональной деятельности.

С каждого места работы её рикошетило на новое место работы, подчас никак не связанное с предыдущим, и таким образом она оказалась в «Альянс Франсез» [219], который и представляет на выставке вместе с этой душной Хелен. Тема ведь мультикультурализм, напомнила она, заметив его вопросительный взгляд. Их стенд на втором этаже, можно записаться на курсы, и так далее. От его дальнейших вопросов она отмахнулась и спросила о его жизни, но, когда Мартин начал рассказывать об издательстве, Сесилии и детях, Дайана рассеянно рассматривала помещение.

– Здесь мило, – сказала она.

– Да, конечно…

Больше всего его радовала возможность поговорить по-французски. Поначалу было непривычно, но потом язык «развязался». Когда вино закончилось, он спешно попрощался, чтобы она не успела заказать что-нибудь ещё. Извинился, сказал, что завтра рано вставать, что нужно обсудить кое-что с коллегой и так далее, но вот его карточка, и она может ему позвонить, если захочет, – да-да, вот, это его, и ещё один поцелуй в щёку.

Мартин вышел на улицу и направился к Авенин. Сентябрьский вечер, запах дождя и старой листвы. И тут он сообразил, что по рабочему номеру она его всё равно не найдёт, его не будет в офисе. Надо, пожалуй, обзавестись этой трубкой, как у Пера.

На следующий день Париж был повсюду. Вальсирующие воронки листьев на аллее напоминали об осеннем Тюильри. Кофе, которым он обжёг язык, нарисовал в памяти язвительную мадам из ближайшего к их жилищу кафе. В те времена его будничное существование строилось вокруг процесса письма, а не наоборот. Он просыпался, когда хотел, и