уехал, выхлопы сизого дыма еще минут пять висели погребальным покровом в дрожащем воздухе.

Том взял на кухне нож для колки, нарубил фунт кубиков льда и отнес наверх. Мама сидела на кровати, и единственные звуки в комнате издавал Дуглас, который вдыхал пар и выдыхал пламя. Они обложили его лоб и тело льдом в носовых платках. Они опустили шторы и превратили комнату в пещеру. Они просидели до двух часов, принося все больше льда. Потом потрогали лоб Дугласа, а он был как лампа, не выключенная на ночь. После прикосновения к нему хотелось посмотреть на свои пальцы и убедиться, что они не прогорели до кости.

Мама открыла рот, чтобы заговорить, но цикады так раскричались, что с потолка осыпалась пыль.

* * *

В оболочке красноты и слепоты Дуглас лежал, прислушиваясь к глухому поршеньку своего сердца и мутным приливам и отливам крови в своих руках и ногах.

Губы отяжелели и не двигались. Мысли отяжелели и едва ворочались, словно медлительные песчинки в песочных часах. Одна… Потом другая… Тик… Так.

По сверкающему стальному изгибу рельс заворачивал трамвай, рассыпающий шлейф шипящих искр, десять тысяч раз звонил голосистый колокол, пока не слился с цикадами. Мистер Тридден помахал рукой. Трамвай свернул за угол, стремительно, как пушечное ядро, и исчез. Мистер Тридден!

Тик… Упала песчинка. Так.

– Чу-чу-чу-дзинь! Уууууу!

На крыше ехал мальчик. Он тянул за невидимый тросик свистка. Затем превратился в изваяние.

– Эй, Джон! Джон Хафф! Ненавижу тебя, Джон! Джон, мы друзья! Я не держу на тебя зла. Нет!

Джон упал в коридор из вязов, как в бесконечный колодец лета, исчезая из виду.

Тик… Джон Хафф… Так. Зернышко песка упало. Тик. Джон…

Дуглас положил на подушку голову, вдавив ее в ужасающе ослепительную белизну.

Дамы проплывали в Зеленой машине под тюленье рявканье клаксона, подняв руки, белые, как голуби. Они утопали в глубоких водах лужайки, белые перчатки все еще махали ему по мере того, как над ними смыкались травы…

Мисс Ферн! Мисс Роберта!

Тик… Так…

Затем сразу за ними из окна по ту сторону улицы выглянул полковник Фрилей с лицом-циферблатом и бизоньей пылью, клубящейся по улице. Полковник Фрилей загремел и задребезжал, челюсть отвалилась, и из нее выскочила пружина и заболталась в воздухе вместо языка. Он рухнул, как марионетка, все еще помахивая одной рукой…

Мистер Ауфман проехал мимо на чем-то сверкающем, как трамвай и зеленый электрокар; и за ним тянулись прекрасные облака, и оно слепило глаза, как солнце.

– Мистер Ауфман! Ну как, изобрели? – прокричал он. – Построили, наконец, Машину счастья?

Но потом он увидел, что у машины нету дна. Мистер Ауфман бежал по земле, взвалив на плечи всю эту несусветную конструкцию.

– Счастье, Дуг, вот оно, счастье!

И он исчез в том же направлении, что и трамвай, Джон Хафф и дамы с голубиными пальчиками.

Постукивание по крыше. Тук-тук-тук. Пауза. Тук-тук-тук. Молоток и гвоздь. Гвоздь и молоток. Птичий хор. Пожилая женщина поет ломким, но задушевным голосом.

Да, мы соберемся у реки… реки… реки…

Да, мы соберемся у реки…

Что несет свои воды мимо божьего трона…

– Бабушка! Прабабушка!

Тук – мягко – тук. Тук – мягко – тук.

– … у реки… у реки…

А теперь всего лишь птички поднимали и опускали свои лапки на кровлю. Скрип-скрип. Тив-тив. Нежно, нежно.

– … у реки…

Дуглас сделал вдох и сразу выдохнул со стоном.

Он не услышал, как его мама вбежала в комнату.

Муха, как тлеющий сигаретный пепел, упала на его бесчувственную руку, обожглась и улетела прочь.

* * *

Четыре часа пополудни. На тротуаре – дохлые мухи. Собаки в своих конурах как мокрые тряпки. Толчея теней под деревьями. Магазины в центре города закрыты, их двери заперты. Берег озера пуст. Тысячи людей в озере плещутся по горло в теплой, умиротворяющей воде.

Четверть пятого. По кирпичным мостовым города катится фургон со старьем, и в нем на козлах сидит мистер Джонас и распевает песни.

Том, изгнанный из дому страдальческим выражением на лице Дугласа, медленно подошел к бордюру, у которого остановился фургон.

– Здравствуйте, мистер Джонас.

– Привет, Том.

Том и мистер Джонас были одни на улице, и хотя внутри фургона было полно восхитительного хлама, но ни один из них даже не взглянул на него. Мистер Джонас сразу ничего не стал говорить. Он раскурил свою трубку, кивая, словно знал, еще не спрашивая, что что-то неладно.

– Ну как дела, Том? – сказал он.

– Мой брат, – сказал Том. – Дуг.

Мистер Джонас посмотрел на дом.

– Заболел, – сказал Том. – Он умирает!

– Нет, быть такого не может, – сказал мистер Джонас, озираясь на внешний мир, в котором не оказалось ничего, даже смутно напоминающего смерть в этот тихий денек.

– Он умирает, – повторил Том. – И доктор не знает, что с ним стряслось. Он говорит, жара. Но, мистер Джонас, разве так бывает? Чтобы жара убивала, причем в затемненной комнате?

– Ну… – произнес мистер Джонас и запнулся.

Потому что Том заплакал.

– Я всегда думал, что терпеть его не могу… вот, что я думал… мы тузим друг друга чуть не все время… иногда я его ненавижу… но теперь… теперь. О, мистер Джонас, если бы только…

– Если бы только что, малыш?

– Если бы в вашем фургоне нашлось что-нибудь такое, что могло бы помочь, чтобы я отнес наверх и ему бы полегчало.

Том снова всхлипнул.

Мистер Джонас достал свой красный платок-бандану и протянул Тому. Том вытер платком нос и глаза.

– Лето выдалось тяжелое, – сказал Том. – С Дугом много чего приключилось.

– Выкладывай, – попросил старьевщик.

– Ну, – начал Том, хватая воздух ртом, с непросохшими глазами, – во-первых, он потерял любимого друга, верный товарищ был, а не обыкновенный приятель. Мало того – кто-то стянул у него бейсбольную перчатку, за доллар девяносто пять. По-глупому он отдал свою коллекцию окаменелостей и ракушек Чарли Вудмену в обмен на глиняного Тарзана, которого дают, если пришлешь стопку купонов от макаронных коробок. И уронил этого Тарзана на следующий же день на тротуар.

– Вот досада, – сказал старьевщик и явственно увидел все обломки на цементе.

– К тому же ему не подарили на день рождения книгу магических фокусов, а лишь штаны и рубашку. Только этого достаточно, чтобы испортить лето раз и навсегда.

– Родители иногда забывают, как сами были детьми, – сказал мистер Джонас.

– Это точно, – тихо согласился Том. – Потом Дуг оставил на ночь во дворе набор настоящих кандалов из лондонского Тауэра, и они заржавели. И самое худшее, я подрос на