Такой настрой отразился и на воспоминаниях Хрущева. Он писал: «Из всех президентов США, с которыми я как-то сталкивался, он был умнейшим» (здесь стоит оговориться, что, кроме Кеннеди, Хрущев сталкивался только с Эйзенхауэром).

И далее: «Джон Кеннеди правильно понимал расстановку сил в мире, умел правильно разбираться в этой арифметике».

А вот что вспоминал А.И. Аджубей, зять Н.С. Хрущева, являвшийся в то время, напомним, главным редактором московских «Известий»: «Речь Кеннеди в Американском университете — а по свидетельству близких ему людей, он серьезно готовился к ней — была искренней. Президент призывал по-новому взглянуть на Советский Союз, на “холодную войну”, понять, что мы все живем на одной небольшой планете, дышим одним воздухом, заботимся о будущем наших детей, что все мы смертны. Он призывал понять простую истину: всеобщий мир не требует, чтобы каждый человек любил своего соседа, а только чтобы они жили во взаимной терпимости, вынося разногласия на обсуждение для справедливого мирного решения». Сказанное Аджубеем безусловно отражало строй мыслей главного в то время советского лидера.

Контекст речи в Американском университете был однозначен — из нее следовал призыв к прекращению холодной войны и решению проблемы сокращения вооружений.

Последствия этой знаменательной речи не замедлили сказаться. Инициатива президента США встретила положительный отклик у советского руководства, которое всё более ощущало тяжкий груз гонки вооружений. В окружении Хрущева более или менее трезвые головы, а за ними и он сам постепенно осознавали, что в условиях значительно более высокой производительности труда в американской военной промышленности и в экономике в целом советская гонка вооружений становится всё более затратной, отвлекает огромные средства от производства в невоенных отраслях, неизбежно влечет за собой всё большее отставание СССР от США в хозяйственном и социальном отношениях.

В то же время двойственность внешнеполитических ориентиров Джона Кеннеди вполне ощутимо проявилась во время его последнего визита в Европу летом 1963 года. Этот визит начался 23 июня. Кеннеди впервые летел через океан на новом военно-пассажирском самолете «Боинг-747», который вслед за предыдущими президентскими самолетами еще со времен Франклина Рузвельта именовали «№ 1 Американских военно-воздушных сил». Скорость самолета — 500 миль (свыше 800 километров) в час — была такова, что полет через океан занимал немногим более шести часов. Расстояния сместились, континенты стали ближе друг к другу, а вместе с тем в огромной степени выросла и угроза гибели всего человечества. Это Джон Кеннеди особенно остро почувствовал во время ставшего теперь кратким перелета в Европу.

В рамках этой поездки Кеннеди посетил Ирландию, где встретился с дальними родственниками, и Великобританию. Но главной страной его визита являлась Германия, ставшая воплощением раскола мира на две системы. Свой визит он демонстративно начал не со столицы Федеративной Республики Бонна, а с Западного Берлина, который удалось сохранить за западным миром, не допустив его присоединения к Восточной Германии. Кеннеди говорил своим спутникам, что реакция встречавшей толпы была такова, что он чувствовал — если бы он призвал ее идти на штурм Берлинской стены вслед за ним, она тотчас бы подчинилась порыву. Кеннеди не формулировал это ощущение как синдром толпы, но это был именно тот зловещий синдром, которому он и сам в иные моменты поддавался. Во время встреч его подчас попросту заносило, и он произносил слова и лозунги, которые не были ему свойственны, даже противоречили складу его компромиссного ума, отвергавшего крайности. В этом смысле заслуживает быть процитированной его ключевая речь в Западном Берлине, которую он произнес 26 июня перед Берлинской стеной, возле Бранденбургских ворот. Американский президент специально распорядился поставить временную трибуну у того самого «чекпойнта Чарли» (контрольно-пропускного пункта), который являлся основной точкой, продолжавшей еще связывать обе части Берлина.

И апологеты, и враги единодушно сходились во мнении, что эта речь была чисто демагогической, рассчитанной на эмоции слушателей, но не на их разум.

Джон начал говорить через несколько минут после того, как он постоял возле стены, вглядываясь в пустые соседние улицы Восточного Берлина.

Американский президент вещал: «В мире есть много людей, которые не понимают или говорят, что не понимают, что существуют большие проблемы между свободным миром и коммунистическим. Пусть они приедут в Берлин. Есть люди, которые говорят, что коммунизм имеет будущее. Пусть они приедут в Берлин. И есть такие, которые говорят, что в Европе и в других частях мира мы можем работать с коммунистами. Пусть они приедут в Берлин. И есть даже немного таких, кто говорит, что коммунизм действительно злодейская система, но она позволяет добиваться экономического прогресса. Пусть они приедут в Берлин. Свобода сталкивается со многими трудностями, а демократия несовершенна, но мы никогда не воздвигали стену, чтобы держать своих людей в ее пределах, чтобы не давать им [возможности] уехать. Все свободные люди, где бы они ни жили, — это граждане Берлина и поэтому они свободны. Я с гордостью говорю слова: Я берлинец». Первое из выделенных предложений было сказано сначала по-немецки, а затем по-английски, а второе — только по-немецки.

Любой читатель легко найдет в этом небольшом тексте массу противоречий и преувеличений. Эта речь была явно спонтанной, произнесенной без подготовки. Но слушателей она просто заворожила. Двухдневное пребывание в Западном Берлине оказалось для американского президента триумфальным.

Такого рода заявления, массированно используемые пропагандистским арсеналом стран советского блока как доказательство агрессивности Соединенных Штатов Америки, вызывали у самого Джона чувство досады, требовали разного рода разъяснений по дипломатическим каналам и в прессе, доказывающих миролюбие президента и его государства.

Со своей стороны в «мирное наступление» отправился советский лидер. Посетив Берлин (разумеется, Восточный) вслед за визитом Кеннеди в Западный, Хрущев огласил то, о чем он за несколько месяцев перед этим писал Кеннеди: выступил с предложением заключить договор о запрещении испытаний ядерного оружия в трех сферах: в атмосфере, космосе и под водой, оставляя возможность проведения только подземных испытаний.

Теперь советский лидер настаивал на переводе переговоров в практическую сферу, убеждая своего адресата, что такой договор явится не только подарком для всего человечества, но и будет взаимовыгодным.

По всей видимости, перед Хрущевым стояли три задачи — повысить авторитет СССР как страны миролюбивой, прежде всего в глазах лидеров стран третьего мира; максимально понизить влияние США и их президента, особенно после его восторженного приема в Германии, сопровождавшего не совсем удачные выступления и предотвратить рывок Китая к ядерному оружию в случае присоединения КНР к планируемому договору. Впрочем, на последнее надежды было немного. Но единство держав, владевших ядерным оружием, должно было оказать на Китай безусловное политическое воздействие.

Такой договор был очень важен и для Кеннеди не только по общегуманным соображениям, но и с точки зрения постепенно приближавшихся президентских выборов 1964 года, на которых он, разумеется, собирался добиться переизбрания, причем с большим отрывом от соперника — не так, как это произошло в 1960 году, когда его победа над Никсоном была минимальной.