– Здравствуй, Диночка!.. Здравствуй, здравствуй!.. – ласково приветствовали они ее.

Одна Муха сиротливо стояла в сторонке, пряча под фартук руки… Динка сама подошла к ней:

– Здравствуй, Муха!

Муха смутилась, покраснела.

– А ты не сердишься на меня? – тихо спросила она.

– Нет, что ты! Это уже все прошло! Только знаешь что, Муха… Не надо больше так делать.

История с Мухой постепенно забывалась, но на Динку сыпались новые удары… Невнимательное поведение в классе, запущенные уроки теперь давали себя чувствовать. Первым ударом была двойка по географии. Боясь огорчить мать, Динка тщательно затерла ее ногтем… Но эта двойка была не последней. Настал день, когда еще более тяжелый удар обрушился на Динкину голову.

На уроке арифметики Динка молча и безнадежно стояла у доски. В голове ее возникали самые неожиданные и нелепые вопросы, связанные с условием задачи, которую нужно было решить. Какой-то купец продал ситец, потом купил шерсть, потом опять что-то продал… В руках у Динки крошился мел, она неожиданно оборачивалась к доске и писала первый вопрос: почем аршин ситцу? Но девочки испуганно и отрицательно трясли головами и показывали что-то на пальцах. Тогда, окончательно запутавшись, Динка записала сразу второй вопрос: почем фураж шерсти?

По классу, словно электрическая искра, пробежал смех, учительница обернулась. Динка начисто вытерла доску, положила на место мел и, опустив руки, встретила строгий, укоризненный взгляд учительницы.

– Жаль, Арсеньева, жаль… – медленно сказала учительница, не отводя от нее пристального взгляда. Может быть, она вспоминала, с какой симпатией относилась к этой девочке, когда та живо и весело пересказывала в классе прочитанную страничку, дополняя ее своими собственными неожиданными подробностями? Может быть, именно сейчас, глядя на убитое, бледное лицо девочки, учительнице действительно стало ее жаль?

Динка любила и уважала свою учительницу. Любовь Ивановна не раз хвалила Динку за прочитанные стихи и громкое чтение. А теперь под суровым взглядом учительницы Динка чувствовала себя хуже всех девочек, глупее всех, ничтожнее всех не только в своем классе, но и на целом свете…

А учительница долго, убийственно долго смотрела на нее… И в классе стояла такая же гнетущая тишина, как в застывшем сердце Динки. Молчание наполняло ее душу тревогой, в ушах начинался звон…

Наконец учительница медленно покачала головой и раскрыла классный журнал.

– Садитесь, госпожа Арсеньева, – преувеличенно вежливо сказала она. – Я ставлю вам двойку.

Динка села на свое место. В переменку ее окружили девочки, они что-то говорили ей, советовали, повторяя:

– Это была очень простая задача… Почему ты не решила ее? Мы же тебе подсказывали! Почему ты не поняла?

Но Динке не хотелось ни слушать, ни отвечать. Она смотрела на свой ранец. Там лежала тяжелая, как булыжник, двойка. Динка представляла себе, как медленно, едва передвигая ноги, она потащит ее домой, как вечером, когда усталая мама сядет за стол, она вывалит ей на колени эту двойку-булыжник… Нет, нет! Динка вскочила и, раздвинув девочек, подняла руку:

– Слушайте! Слушайте!

Она еще и сама не знала, что скажет сгрудившимся вокруг подругам, но знала уже, что в сердце ее созрело какое-то великое решение и что теперь она не отступит от него ни на шаг.

– Слушайте! Слушайте! Это была моя последняя двойка!.. Последняя в моей жизни!

Девочки испуганно смотрели на ее изменившееся лицо, на закушенные губы, и никто не говорил ни слова.

Вечером Динка стояла под дверью Лениной комнаты и ждала, когда Вася кончит урок.

– Вася! – торопливо сказала она, едва длинный Вася, пригнув голову, чтобы не задеть за притолоку, внезапно появился на пороге. – Вася! Не говори мне ничего, я сама буду говорить с тобой, – взволнованно предупредила Динка. – Мне надо, чтобы ты со мной позанимался по арифметике, я не умею решать задачи с купцами.

Она стояла перед ним, как крохотный лилипут перед Гулливером. И Гулливер понял, что в душе ее созрело великое решение. Он широко распахнул дверь Лениной комнаты и взял у нее из рук задачник.

– Садись, – сказал он и кивнул удивленному Лене: – Оставь нас одних!

Это стало повторяться каждый день до тех пор, пока взъерошенная и счастливая Динка не принесла домой пятерку.

Она так бежала, размахивая своим ранцем, так запыхалась, как будто, сражаясь за эту пятерку, билась с сильнейшим из своих врагов, изнемогая от битвы и теряя свои коричневые перышки…

А может быть, это действительно было так. Ведь Динка отстаивала свое первое великое решение.

Приближалась весна. Первая весна в Киеве. По крутой Владимирской улице, весело позванивая, поднимался трамвай, а навстречу ему, между рельсами и тротуаром, подпрыгивая и пенясь, мчался задорный ручей. Динка бегала от дерева к дереву и, приглядываясь к веткам, на которых уже набухали почки, в восторге окликала идущих мимо:

– Смотрите – почки! Почечки!

Ложась спать, она высовывала голову в форточку и чутко прислушивалась к таинственным ночным шорохам… Ей казалось, что весна обязательно приходит ночью тихими-тихими шагами, чтобы утром сделать людям неожиданный сюрприз первым крохотным жучком с зеленой спинкой, распустившейся веткой сирени, новой песенкой залетевшего под карниз скворца…

После уроков Динка бежала в Николаевский сквер. Там от разворошенных черных грядок пахло свежей, оттаявшей землей, почки на деревьях были ярче и зеленее. Динке казалось, что сюда, в этот сквер, где обычно бегают и играют дети, весна придет прежде всего… Среди этой оживающей природы Динке все время попадалась на глаза массивная фигура царя, возвышающаяся на пьедестале памятника.

«Ну при чем он тут? – сердито думала Динка. – Уж довольно, что в гимназии на каждом шагу – и в учительской и в зале… Портрет царя, портрет царя… А сколько людей посадил он в тюрьму, на каторгу сослал…»

Однажды, закинув голову и заложив за спину руки, Динка близко подошла к памятнику и, вглядываясь в застывшее лицо с выпуклыми глазами, с ненавистью подумала:

«Стоит… А там, в Сибири, мерзнет крохотный мальчик… А где мой папа?..»

Динка, забывшись, шагнула вперед:

– Где мой папа?

Но кто-то сбоку быстро схватил ее за руку и увлек в соседнюю аллею.

– Ты что там кричишь? Ид-ем скорей отсюда! – взволнованно сказал мальчик в форме реального училища с книгами под мышкой.

Динка узнала своего соседа Андрея Коринского и сердито спросила:

– А ты что? Трус?

– Нет, – ответил мальчик и показал на идущего по главной аллее полицейского. – Что ты скажешь, если сейчас он подойдет к нам? Зачем ты на памятник кричала?