Колиньи, судимый посмертно, предстал на процессе как преступник, виновный в оскорблении Его Величества, смутьян и нарушитель мира, враг покоя и общественной безопасности, верховный глава, вдохновитель и организатор заговора против короля и государства.

Парижский парламент постановил, чтобы его тело или то, что от него осталось, было повешено на Гревской площади, затем привязано к хвосту коня, который его проволок бы по Парижу, и наконец вывешено на Монкофоне.

Все портреты адмирала были разорваны и поперты ногами палача. Его имущество конфисковано, герб разбит, дети объявлены неблагородными, простолюдинами, бесчестными, недостойными и неспособными завещать состояние или нести службу, исполнять должности, получать звания и владеть имуществом во Франции. Замок Шатийон был снесен до основания. А на его месте водрузили столб с медной доской, содержащей текст обвинения.

Парламент также постановил, что каждый год 24 августа на общественных молебнах и торжественных процессиях будут благодарить Бога за то, что помог раскрыть столь жуткий заговор.

29 сентября королевский двор отправился на ежегодную мессу французских кавалеров ордена Сен-Мишель. Когда наступил момент подношения даров, все с изумлением увидели: король Карл IX, предшествуемый священнослужителями со свечами в руках, направился к хорам в сопровождении герцога Анжуйского и короля Генриха Наваррского. Все трое преклонили колени перед алтарем. Глаза Генриха Наваррского были опущены. Придворные не сводили с него взгляда. Только переодетые гугеноты видели, как тяжел шаг их короля. Его кузен Генрих Конде, который отчаянно сопротивлялся, пошел к обедне первым несколько дней назад.

Когда торжественный церемониал перехода в другую веру совершился, Генриха Наваррского обнимали и целовали и он тоже отвечал на поцелуи своих недавних врагов. Королева-мать и король также оказали ему честь. Генрих, величайший мастер двойной игры, сделал на виду у всех августейшим особам изысканный реверанс.

Екатерина Медичи повернулась с победной улыбкой к иностранным послам, словно говоря им: «Еще один гугенот изменил своей вере!»

У выхода из собора к Карлу IX явился курьер со срочным известием, что протестанты, плененные в Монсе герцогом Альбой, полностью истреблены французскими католиками. Генрих Наваррский, стоящий рядом с королем, выслушал новость с совершенно невозмутимым видом. Для него, как и для всех при дворе, поведение герцога Альбы явилось полной неожиданностью.

Хитроумный идальго, которому больше чем другим были выгодны варфоломеевские события, пожелал, чтобы тяжесть содеянного пала на короля Франции, поэтому и позволил себе рыцарский жест. После сдачи Монса он освободил всех пленных графа де Жанлиса, отправленных на выручку фламандским братьям адмиралом Колиньи и французским королем вопреки воле Екатерины Медичи. Карлу IX, в которого вселилась жестокость Нерона, не давала покоя мысль не оставлять в живых никого, кто бы его мог упрекнуть и навлечь на него позор и насмешки. Приказал от города к городу, от деревни к деревне преследовать, гнать, травить и истреблять этих солдат-протестантов, освобожденных испанцами.

«Как изменился Карл после убийства Колиньи, – думал Генрих Наваррский, наблюдая за королем. – Из ласкового, благодушного и любезного монарха он превратился в дьявола с суровым лицом и бездумными глазищами. Какое удовольствие испытывал он от вида под своими окнами тел убитых и утопленных, которые плыли по Сене».

От мрачных мыслей молодого короля Наварры отвлек голос королевы-матери:

– Напоминаю вам, мой дорогой зять, о необходимости срочно отправить письмо папе Григорию XIII, и сообщить понтифику, что вы приняли веру Римской церкви, и испросить у Его Святейшества даровать вам отпущение грехов.

Варфоломеевские события за пределами Франции вызвали невероятное потрясение у королевских особ. Они испытывали одновременно энтузиазм, гнев, восхищение, ужас, негодование, зависть, но в целом – оцепенение.

Папа Григорий XIII приказал устроить праздничный фейерверк.

Герцог Монпансье, прибывший в Рим по поручению французского короля, с яркими подробностями рассказал Его Святейшеству, что гугеноты устроили заговор, о котором своевременно доложили королеве-матери; еретики хотели возвести на престол короля их веры и отменить любое другое, кроме их, исповедание.

Святой отец без всякой высокопарности искренне воскликнул:

– Благородный вестник, Карл, король Франции, носит свое имя христианнейшего монарха не просто как старый титул, дарованный ему, но по праву, которое приобрел в ночь святого Варфоломея благодаря заслугам в истреблении еретиков, врагов Христа.

Второе сообщение посла, что королева-мать решила восстановить католическую религию во Франции, вызвало предельное оживление понтифика. Екатерина Медичи, вялость которой так часто осуждалась Римом, поднялась до ранга Матери Церкви.

Григорий XIII торжественно возблагодарил Небо за избавление не только короля Франции, но и всего его королевства, а также Святого престола от бедствия, которое грозило бы, если бы Колиньи осуществил свой замысел умертвить Карла IX, провозгласить себя королем Франции, поддержать нидерландских мятежников и пойти походом на Италию, дабы разрушить владения Церкви и Рим.

Никогда ни одно событие не отмечалось в Риме с подобным блеском. Памятные медали, артиллерийские салюты, торжественные благодарственные молебны оглашали то одну церковь, то другую, следовали грандиозные процессии, живописцу Вазари заказали фреску, которая на века увековечила бы сцены 24 августа, не упустив ни малейшей детали.

Ликование заметно стихло, когда до папы дошли подробности о творившемся в Париже. Папа отказался принять Моревера.

Григорий XIII велел передать ему:

– Я скорблю, что среди стольких мертвых невинных оказалось ничуть не меньше, чем виновных.

Но заказ на фреску Вазари папа не отменил, да и варфоломеевского побоища ему оказалось недостаточно. Святой отец попросил своего посла-кардинала, монсеньора Орсини, чтобы тот при встрече с французским королем настоял на полном истреблении всех гугенотов во Франции.

Екатерина Медичи, поднаторевшая в двойной игре не меньше папы, искренне возмутилась и ответила послу решительным отказом:

– Отныне я не позволю, чтобы папа вмешивался в дела Франции.

Между тем кардинал Лотарингский с неудовольствием осознал, что вся честь по истреблению ненавистных клану гугенотов, которых благодаря им и истребили больше всех, выпала Валуа, и, пожелав предотвратить возможный возврат к терпимости, приказал поместить над папертью церкви Святого Людовика надпись, согласно которой Карл IX со славой следовал советам, полученным от своих ближайших подданных. Это должно было обратить внимание католиков на решающую роль Гизов в массовом истреблении еретиков. Кардинал вознамерился утвердить мнение, что резня увенчала политику, вдохновленную им и принятую надолго.

Король Филипп II принял французского посла Сен-Гуара в одном из кабинетов, прилегающих к Посольскому залу королевского дворца.