Новый, современный и роскошный комплекс зданий, построенный в Ньюарке (штат Нью-Джерси), с лета дожидался служащих Организации, но некие «почитатели традиций» решили провести символичное последнее заседание в старой штаб-квартире. На нём будет утверждён новый генсек, именно он, въехав в новый комплекс, откроет новую эру в истории Организации.

«Если не случится ничего непредвиденного, — думал Иоанн, рассматривая из окна своего кабинета темнеющую Ист-Ривер, огни Лонг-Айленда и серую стену штаб-квартиры через дорогу, — то так и будет. И завтра вечером я буду принимать поздравления в холле нового здания, и нога моя не ступит за порог этой унылой невзрачной тюрьмы, где не было принято ни одного достойного решения, где якобы вершились судьбы мира, а на самом деле бодались тараканы в клоунских масках…»

Иоанн закрыл дверь и приказал не беспокоить его, пока не будет новостей; отключил коммуникатор, принял таблетки от бессонницы и головной боли, и вместо мигрени явилось головокружение с упорной тошнотой. Он полежал на диване, пытаясь задремать, а когда не получилось, подошёл к окну и долго смотрел в темноту (потом посмотрел на часы и понял, что прошла не вечность, а семь минут). Иоанн сел за стол, полистал какие-то документы — в конце концов, пока он оставался председателем Наблюдательного совета, и именно это было написано на двери кабинета…

Кажется, он единственный сомневался в своей скорой победе. Все очень опасались Всемирного сетевого голосования, но благодаря умело продуманной избирательной кампании, сочетавшей в себе акции как снаружи Сети, так и внутри неё, Иоанн даже в Пакистане набрал 45% против 23% китайского соперника, не говоря о развитых регионах мира, где аккаунт в Сети имел каждый первый. Подобный избирательный ценз — совершеннолетний гражданин, имеющий компьютер и легально зарегистрированный в Сети, — оказался оптимальным. Высказаться за ту или иную кандидатуру могли все жители Земли, официально включённые в Сеть и таким образом являющиеся обеспеченным и разумным большинством. «Сетевой демос» — так говорили, проводя аналогии с «демосом» античных Афин, об этом обществе, и Иоанн находил сравнение верным. Голоса сотен миллионов маргиналов, не разбирающихся в политике, и тех, кто не мог заработать хотя бы на компьютер, нищенствующих и неграмотных жителей бедных стран не могли повлиять на исход важнейших выборов. Разумное население Земли сказало своё слово, и слово было за Иоанна — с общим результатом в 51,4%.

Оставалось получить одобрение Генассамблеи, а они, выслушав доклад Иоанна, проводили уже третье заседание подряд. «Наверное, я должен радоваться, что так происходит… что это утверждение — не пустая формальность, что они там спорят, не хотят меня утверждать, выслушивают разные мнения, проводят консультации, выражают недоверие, обсуждают… Это и есть демократия, это и есть открытые выборы, это и есть торжество свободы, то, за что боролись бароны с королём в тринадцатом веке, за что казнили Чарльза, за что сражались отцы-основатели вот этой страны и погибали храбрецы на баррикадах Французской революции… За что бомбили Дрезден и Берлин, за что Нам Туен прикончил того корейского генерала… Слава демократии! Слава разуму!.. Но как же меня раздражает эта медлительность, эта бюрократия, это гадкое лицемерие, которое я выдавливаю из себя последний год… Эти приказы — когда улыбаться, кому пожать руку, как посмотреть в камеру, какие слова произнести, чтобы никого не обидеть… Слава богу, это подошло к концу. Я никогда больше не окунусь в эту грязь, я никогда больше не буду ползать каракатицей перед незнакомыми людьми, умоляя меня избрать… Никогда больше. Нет, никогда. — Он осёкся. — Никогда, кроме второго срока. Если меня выберут сейчас, то больше никогда, кроме второго срока. Через четыре года. За четыре года можно многое сделать, и если я смогу, то ещё за четыре года я сделаю ещё больше… Год унижения того стоит… Ну, посмотрим. Сейчас узнаем…»

В соседней комнате Лора выпивала с Клэр Дэвос. «Экс-первая леди США всё же добилась своего и познакомилась с моей женой. Та её, скорее всего, очарует. Чем больше она выпьет вина, тем больше шарма на себя напустит, а завтра на приёме будет держать меня под руку и мило улыбаться, и никто не поверит, если я скажу, что она запросто может откусить мне член в спальне, а потом этими большими глазами смотреть, как я умираю от потери крови… На эти четыре года брака она согласилась только из-за перспективы побыть первой леди земного шара… Как только она поймёт, что это вовсе не то, на что она рассчитывала, опять начнутся ссоры и скандалы, она опять куда-нибудь сбежит и не будет отвечать на звонки даже собственных дочерей, и рано или поздно всё просочится в Сеть…»

Иоанн оборвал себя. Сейчас рано об этом думать. Сперва нужно дождаться сообщения из этого уродливого здания напротив.

И оно пришло.

В дверь кабинета постучали. Иоанн вскочил и медленно пошёл открывать дверь.

— Ну что там? — его помощник взволновано поправлял галстук и фокусировал взгляд на дисплее электронных очков.

— Вас утвердили, — сказал он. — Семьдесят четыре процента. Только что написали из зала заседаний.

— Ждём официального объявления.

— Журналисты уже штурмуют двери.

— Ждём объявления, — повторил Иоанн.

Он вышел из кабинета, прошёл сквозь приёмную. Из конца коридора доносились оживлённые голоса.

— Лоре уже сказали?

— Нет, — покачал головой помощник, — я сразу к вам.

— Скажите Дьюлу, — так звали начальника его охраны, — пусть высылает самолёт за девочками. Я хочу, чтобы завтра они были здесь, со мной.

Помощник кивнул:

— Ждём вас внизу.

Иоанн прошёл в комнату в конце коридора, где — в кабинете начальника его аппарата — Лора и Клэр сидели с бокалами белого вина и громко смеялись. С ними было ещё несколько женщин — жёны членов его команды, Иоанн не знал их по именам. Они курили настоящие сигареты и, хотя окно было открыто, успели надымить. Иоанн застыл в дверном проёме.

Первым его заметила Клэр. Вскочила и, несмотря на свои семьдесят восемь лет и каблуки неприличной длины, кинулась к нему и едва не задушила в объятиях. Потом его поздравили остальные женщины, и только затем рысьим шагом подошла Лора — ей было уже под шестьдесят, но Иоанна легко могли принять за её отца: она выглядела чуть старше, чем в день свадьбы, и только чрезмерная гладкость кожи намекала на возраст этой женщины.

Её дыхание обожгло Иоанна, когда она, встав рядом с ним, схватила его за голову сзади (так делала Элизабет) и впилась в его губы, сперва укусив, а потом нежно погладив языком. От неё веяло винными парами; Иоанн приобнял её одной рукой, но она и не думала терять равновесие и не закрывала глаза, пока целовала его. Её светлые волосы (она никогда не перекрашивала их) падали на лицо и мешали, щекотали под носом, и Иоанну захотелось чихнуть, но он сдержался, и они продолжали целоваться, и она целовала его с такой страстью, словно не просила недавно о разводе, не закатывала истерики последние десять лет, не страдала и не меняла любовников… Они целовались долго, и когда Иоанн всё же убрал губы, она ещё некоторое время не отстранялась от него, держалась рядом и торжествующе улыбалась.