писателю действительностью и направлен на отражение, объяснение этой действительности. Если художественность определяется как единство формы и содержания, то именно в процессе реализации замысла форма и содержание объединяются в одно целое, то есть в художественное произведение.

В своём выступлении 8 октября 1929 года Маяковский говорил: «Все споры наши с врагами и с друзьями о том, что важнее: “как делать” или “что делать”, мы покрываем теперь основным нашим литературным лозунгом “для чего делать”, то есть мы устанавливаем примат цели и над содержанием, и над формой».

«Чтобы произведение было хорошо, надо любить в нём главную, основную мысль», – говорил Лев Толстой. Но что значит любить мысль? Это значит относиться к ней со страстью, жить ею, гореть, иметь острую необходимость идти с этой мыслью к людям.

11. Язык искусства

Попробуйте изложить письменно какой-нибудь насмешивший вас жизненный случай, так чтобы ваше описание оказалось смешным для читателя, и вы неожиданно обнаружите, что стоите почти перед невыполнимой задачей. То, что в жизни казалось таким смешным, на бумаге будет выглядеть скучным, неинтересным, несмотря на то, что вы как будто всё изложили правильно, то есть так, как на самом деле случилось.

Чарли Чаплин – замечательный мастер смеха. Комедии его чрезвычайно смешны. В то же время мы не смеёмся, читая описания этих комедий или сценарии их. В книгах о творчестве Чаплина можно встретить изложения поразительно смешных эпизодов из его фильмов, с попутными объяснениями, почему то или иное место в картине нас так странно смешит, однако все эти изложения обычно не вызывают и тени улыбки на нашем лице.

Трудно сказать, смог ли бы сам Чаплин передать содержание своих фильмов так, чтоб они и в литературной форме вызывали тот смех, который сопровождает их в кинозале. Быть может, если бы Чаплин отказался от работы в кино и начал излагать художественно решаемые им проблемы в литературной форме, то его рассказы, повести или романы смешили бы нас не меньше, чем его фильмы. Но, может быть, это и не удалось бы ему. Может быть, его способности лежат именно в области актёрского, а не литературного мастерства. Ведь писательство – тоже профессия, требующая не только специальных знаний, навыков, но также и определённых способностей. Не каждый грамотный человек, умеющий излагать свои мысли письменно, способен писать художественные произведения.

Есть люди, которые умеют очень смешно рассказывать. Кажется, сядь и запиши тут же какой-нибудь их рассказ, и получится так смешно, что будешь смеяться до колик в животе. Однако, когда они сами вздумают что-нибудь написать, ничего смешного не выходит из-под их пера. Поневоле напрашивается вывод, что смешное в произведениях юмористов появляется не в результате того, что они пишут о чём-то смешном, а в результате их прирождённой способности писать смешно. Часто приходится слышать, что юморист – это-де такой человек, у которого всё получается смешно. О юморе говорят как о каком-то чуть ли не мировоззрении, при котором писатель-юморист всё великое низводит до малого и во всём видит только смешную сторону. Обычно полагают, что юмор в произведениях – результат какого-то особенного, юмористического подхода автора к жизни, что существует какая-то особая юмористическая окраска, юмористическая типизация, которая придаёт изображаемым писателем явлениям юмористический, то есть смешной оттенок. Смешное в произведении воспринимается, таким образом, уже не как верная передача подмеченного писателем в жизни смешного явления, а как результат какого-то авторского подхода к этому явлению.

В своей книге «Основы теории литературы» профессор Л. Тимофеев пишет: «Юмор в искусстве является отражением комического в жизни. Он усиливает это комическое, обобщая его, показывает его во всех его индивидуальных особенностях, связывает с эстетическими представлениями и т. д., короче – даётся со всеми теми особенностями, которые присущи образности как форме отражения жизни в искусстве. Но в то же время он чрезвычайно своеобразно преломляет эти особенности, рисуя жизнь в заведомо “сдвинутом” плане. В силу этого мы наблюдаем в искусстве и, в частности, в литературе особый тип образа – юмористический».

С одной стороны, проф. Л. Тимофеев считает, что юмор (то есть смешное) в искусстве является отражением комического (то есть смешного) в жизни, но, с другой стороны, он считает, что юмористический образ – это не обычный художественный образ, отражающий правду жизни, каковы, например, образы положительный, отрицательный, трагический и т. д., а какой-то особый тип образа. Его особенностью, как это можно понять, является то, что он рисует жизнь «в заведомо “сдвинутом” плане», то есть, попросту говоря, в искажённом виде.

То, что «сдвинутость» плана необходимо понимать как искажённость, подтверждает оценка проф. Л. Тимофеевым не только юмора, но и сатиры. «С одной стороны, сатира стремится к воссозданию действительности, к реальному раскрытию недостатков и противоречий жизненных явлений, – пишет он, – но вместе с тем сила протеста и негодования в ней настолько велика, что она пересоздаёт эти явления, нарушает пропорции, осмеивает их, рисует их в гротескной, искажённой, нелепой, уродливой форме».

Казалось бы, сатирическое явление – это нечто уже само по себе искажённое, уродливое, – явление, в котором самой жизнью (условиями жизни) нарушены нормальные, естественные пропорции. Для чего же нужно, в таком случае, нарушать пропорции того, в чём эти пропорции сами по себе нарушены, уродовать и искажать то, что само в себе искажено и изуродовано? Почему в таком искажающем пересоздании не нуждается ни положительный, ни отрицательный, ни трагический образ? Всё это нарочитое сдвигание, искажение нужно, как нетрудно понять, для того, чтобы стало смешно. Без этого якобы смешно не получится. Проф. Л. Тимофеев так и пишет: «Сатирический образ – это образ гротескный, в котором сдвинуты жизненные пропорции. В силу этого он и вызывает смех».

Если в жизни смех вызывает то явление, в котором нормальные пропорции сдвинуты, искажены, то искажать их ещё больше следует, очевидно, лишь для того, чтоб они выглядели ещё смешней. Однако нужно ли это? Разве в искусстве мы хотим представить в более смешном, или в более грустном, или в более страшном виде то, что в жизни встречаем в менее смешном, менее грустном, менее страшном виде? Разве нужно исказить правду, чтоб стало видно, что это правда, или исказить ложь, чтоб доказать, что это ложь? Правда, как и ложь, говорит сама за себя, и если мы хоть немножечко исказим правду – это будет уже не правда.

Ошибка Л. Тимофеева проистекает из того, что свои выводы он делает на основе рассмотрения тех сатирических произведений, в которых находит подтверждение своих взглядов, оставляя без внимания те произведения, которые этих взглядов не подтверждают. Ссылаясь на произведения Рабле, Свифта,