в тысяче обличий — то же море

Блистаний, бездн, случайности и ветра?

Его встречаешь каждый раз впервые,

Как все, что неподдельно и исконно:

Тускнеющую кромку небосклона,

Луну и головни вечеровые.

Кто в нем таится? Кто — во мне? Узнáю,

Когда окончится тщета земная.

БУЭНОС-АЙРЕС

Когда-то я искал тебя, отрада,

Там, где сходились вечер и равнина

И холодок от кедров и жасмина

Дремал в саду за кованой оградой.

Ты был в Палермо — родине поверий

Про век ножа и карточной колоды

И в отсветах пожухлой позолоты

На рукояти молотка у двери

В забытом доме. След твоей печати

Лежал в дворах, спускающихся к Югу,

В растущей тени, ползавшей по кругу

И медленно густевшей на закате.

Теперь во мне ты, ставший потайною

Моей судьбой — всем, что уйдет со мною.

БУЭНОС-АЙРЕС

Запечатлел он, как на точном плане,

Мои обиды и мои потери:

Я провожал закат у этой двери,

У тех колонн напрасно ждал свиданья.

Здесь дни мои, стираясь посегодня,

Не обошли меня нехитрым даром

Людской судьбы; по этим тротуарам

Тку лабиринт, и он все безысходней.

Здесь вечера тускнеют, ожидая

Плодов, которые сулят им зори.

Здесь тень моя легко сольется вскоре

С последней тьмой, такая же пустая.

Не страсть, а страх связал нас. Не за то ли

Мой старый город и люблю до боли?

СЫНУ{795}

Не мной ты создан — всеми, кто доныне

Сменялись бесконечными родами

И лабиринт, что начат при Адаме,

Вели братоубийственной пустыней

С тех зорь (теперь — мифических потемок)

До нас, передавая, как наследье,

Кровь, текшую в моем отце и деде

И вновь ожившую в тебе, потомок.

Все это — я. Мы все. Тысячелетний

Единый ряд с тобою и сынами

Твоими. Все, кто за и перед нами,

От красной глины до трубы последней.

Я переполнен ими. Сущность вечна

Во временном, чья форма скоротечна.

ПРЕЖНИЕ ПОНОЖОВЩИКИ

Опять темнеют, под аркадой стоя,

В Июльском переулке эти тени,

С такими же тенями в столкновенье

Или другою хищницей — нуждою.

Лишь солнце по окраинным кварталам

Скользнет последним бликом рыжеватым,

Они тут снова — со своим закатом

И верными подругой и кинжалом.

Они в любой частице нашей яви:

В гитарной ноте, россказнях, чеканке

Лица, манере посвиста, осанке,

В убогих буднях и подспудной славе.

Во дворике с беседкой потайною

И профилем над дрогнувшей струною.

Из книги

ХВАЛА ТЬМЕ{796}

КЕМБРИДЖ

Новая Англия. Утро.

Сворачиваю в сторону Крэги{797}.

И в тысячный раз вспоминаю,

что "Крэги" — шотландское слово,

а сам корень "крэг" — по истокам кельтский.

В тысячный раз вспоминаю,

что эта зима — такая же, как другие,

что ото всех них остались одни слова

и всякий путь предначертан,

и ни Любви, ни Пекла никто не минует.

Утро, снег и кирпично-красные стены,

само воплощение счастья,

но я из иных краев,

где краски куда размытей

и женщины на закате

поливают цветы во дворах.

Поднимаю глаза и тону в вездесущей сини.

А дальше — кроны Лонгфелло

и вечный спящий поток.

На улицах — ни души, хоть сегодня не воскресенье.

Но и не понедельник,

день, манящий химерой начала.

И не вторник,

день под знаком красной планеты.

Не среда,

день хозяина лабиринтов,

каким был для Севера Один.

Не четверг,

день, когда уже ждут воскресенья.

Не пятница,

день божества, которое в пущах

сплетает тела влюбленных.

И не суббота.

Ведь мы не в реке времен,

а в царствах воспоминанья.

Словно во сне —

ничего за высокой дверью,

даже пустот.

Словно во сне,

за лицом, обращенным к тебе, — никого.

И мир — лишь орел без решки,

монета с одной стороною.

Этот нищенский дар оставляет

бегущее время.

Мы — только память,

миражный музей отголосков,

груда битых зеркал

NEW ENGLAND, 1967

Иные сны ко мне приходят ныне:

передо мною кровель строй багряный,

и медь листвы тончайшего чекана,

и ясность зорь, и добрый жар в камине.

Как в день седьмой, земля по завершеньи

прекрасна. Только мнится в полумраке

чуть слышный призвук боли и отваги —

старинный гул Писанья и сраженья.

Вот-вот (пророчат) нас засыплет снегом,

и Север здесь на всем лежит печатью,

но снова забываюсь на закате

своим бескрайним днем и кратким веком.

Бог весть, Буэнос-Айрес, для чего я

бреду сквозь годы той же мостовою.

Кембридж, 1967

ДЖЕЙМС ДЖОЙС

Дни всех времен таятся в дне едином{798}

со времени, когда его исток

означил Бог, воистину жесток,

срок положив началам и кончинам,

до дня того, когда круговорот

времен опять вернется к вечно сущим

началам и прошедшее с грядущим

в удел мой — настоящее — сольет.

Пока закат придет заре на смену,

пройдет история. В ночи слепой

пути завета вижу за собой,

прах Карфагена, славу и геенну.

Отвагой, Боже, не оставь меня,

дай мне подняться до вершины дня.

Кембридж, 1968

ЛАБИРИНТ

Дверь не ищи. Спасения из плена

Не жди. Ты замурован в мирозданье,

И нет ни средоточия, ни грани,

Ни меры, ни предела той вселенной.

Не спрашивай, куда через препоны

Ведет, раздваиваясь на развилке,

Чтоб снова раздвоиться на развилке,

Твоя дорога. Судьбы непреклонны,

Как судьи. Не мечтай