забыть навеки.

Быть Борхесом — странная участь,

впрочем, такая же, как любая другая.

ADAM CAST FORTH[442] {786}

Тот райский сад был грезой или былью?

Ответа жду за обступившей мглою,

Как утешенья: не было ль былое

(Владение Адама, нынче — пыли)

Лишь мыслью мне навеянного снами

Творца? Столетия бегут, стирая

Из памяти далекий отсвет рая,

И все ж он был, и есть, и будет с нами,

Пусть не для нас. Нам суждено иное:

Земля, где Каины идут войною

На Авелей, все ту же сея смуту.

Но знаю: есть бесценная отрада —

Узнать любовь и тем коснуться

Сада Нетленного хотя бы на минуту.

ЕЩЕ РАЗ О ДАРАХ

Благодарение нерукотворному

Лабиринту причин и следствий

За многоликость

Этого дивного мира,

За разум, которому вечно снится

План собственного лабиринта,

За красоту Елены и упорство Улисса,

За любовь, дарящую нам другого,

Каким его видит Создатель,

За непокорный алмаз и послушную воду,

За алгебру, этот чертог скрупулезных кристаллов,

За таинственные монеты Ангелуса Силезиуса,

За Шопенгауэра,

Почти постигшего мир,

За блеск огня,

На который никто не в силах смотреть без тайного страха,

За каобу, кедр и сандал,

За хлеб и за соль,

За таинство розы,

Цветоносной и неразличимой,

За несколько дней и ночей 1955 года,

За не знающих сноса парней, гоняющих по равнине

Табуны и рассветы,

За утро в Монтевидео,

За искусство дружбы,

За часы перед смертью Сократа{787},

За слова, долетевшие в сумерках

От распятья к распятью{788},

За сон Востока длиною

В тысячу и одну ночь

И за другой — о геенне,

Очистительной огненной башне

И райских высотах,

За Сведенборга,

Говорящего с ангелами на лондонском перекрестке,

За тайные и позабытые реки,

Слившиеся во мне,

За язык, на котором столетья назад говорили в Нортумбрии,

За меч и арфу древнего сакса,

За море — пылающую пустыню

И тайнопись мира, которого не познаем,

За музыку британской речи,

За музыку немецкой речи,

За золото, переливавшееся в стольких стихах,

За эпику той зимы{789},

За название непрочитанной книги «Gesta Dei per francos»[443]{790},

За Верлена{791} с его голубиным нравом,

За стеклянную призму и бронзовый разновесок,

За полосы тигровой шкуры,

За небоскребы Манхэттена и Сан-Франциско,

За утро в Техасе,

За севильца, сочинившего «Поучительное посланье»{792}

И предпочевшего остаться в веках безымянным,

За кордовцев Сенеку и Лукана,

До испанских грамматик уже создавших

Испанскую литературу,

За геометрию и причудливость шахмат,

За черепаху Зенона и атлас Ройса,

За аптечный запах эвкалипта,

За язык, притворяющийся знаньем,

И забвенье, которое рушит и преображает былое,

За привычки,

Зеркала, которые нас передразнивают и подтверждают,

За утро с его иллюзией первоначала,

За ночь, ее мрак и созвездья,

За храбрость и счастье других,

За родину, скрытую в этом жасмине

И старой сабле,

За Уитмена и Франциска{793}, уже написавших главные строки,

За то, что строки неистощимы

И их — по числу живущих,

А последней не будет вовеки

И каждая неповторима,

За Фрэнсис Хейзлем, просящую у родных прощенья,

Что никак не умрет,

За мгновения перед сном,

За сон и за смерть,

Эти два сокровенных клада,

За дорогие дары, которых не перечислил,

За музыку, этот загадочный образ времени.

СОН

Но если сон — всего лишь час покоя

И отдыха (по ходовым сужденьям),

То отчего с нежданным пробужденьем

Как бы теряем что-то дорогое?

Чем грустно утро? Бденье нас лишает

В словах не описуемого дара —

Глубин, открытых только для кошмара,

Который зори снами украшают,

Мишурными подделками несметных

Сокровищ мрака, кладов мирозданья

Без времени, пространства и названья,

Что криво брезжит в зеркалах рассветных.

Кем ты окажешься порой ночною,

В безвестном сне, за этою стеною?

ХУНИН

Я это я, но и другой, сраженный,

Кто дал мне эту кровь и это имя,

Кто распрощался с домом и родными

И дрался у Сепеды и Павона{794}.

Я воскрешаю твой Хунин былого,

Мой предок Борхес. Слышишь, ставший тенью

И прахом? Или бронзу сновиденья

Уже не тронет немощное слово?

Или сквозь жалкие мои глазницы

Ты видишь день эпического боя,

Отводок, пересаженный тобою,

Загоны и набеги на границе?

Мне снится строгий профиль, чуть усталый…

Но кем ты был и что с тобою стало?

Хунин, 1966

СОЛДАТУ ИЗ АРМИИ ГЕНЕРАЛА ЛИ (1862)

Его шальною пулею убило

над безмятежною рекой, чье имя

он не узнал, упав. (Все так и было —

не с этим, так с несчетными другими.)

В медовом воздухе над ним склонилась

сосна, колышась. По щеке небритой

шел муравей походкой деловитой.

Светало. Столькое кругом сменилось

и сменится до той неразличимой

поры, когда спою о погребенном

тебе, не выдавшем себя ни стоном

и в смертный миг оставшемся мужчиной.

Твой памятник — не мрамор величавый:

шесть пядей праха стали мерой славы.

МОРЕ

Еще из снов (и страхов) не свивало

Сознанье космогоний и преданий,

И не мельчало время, дни чеканя,

А море, как всегда, существовало.

Кто в нем таится? Кто колышет недра

С землей в извечном и бесплодном споре?

Кто