Потом – распахнутые ворота; длинный склон холма, уходящий вниз между двумя высокими откосами; аллея, в былые, более процветающие времена обсаженная высокими буками, чья серебристая листва словно реяла в свете фар; потом – петляющий, неровный, то вверх, то вниз, отрезок дороги вдоль узкой лощинки, проложенной каким-то ручьем, – там мне оставалось лишь с угрюмым упорством вцепиться в руль и уповать на то, что дорога более-менее прилично осушается.

Однако упования мои не оправдались, и вскоре пришлось сбавить скорость до безопасных и трусливых пятнадцати миль в час – казалось, пешком и то быстрее, от волнения меня так бросило в пот, что руки начали скользить по рулю.

Потом – ворота, чуть кособоко повисшие поперек проселка.

Было почти облегчением вылезти из машины и бегом броситься отпирать ворота. Задвижку заклинило в провисших петлях, но я наконец умудрилась сорвать ее вообще и навалилась на тяжелую створку. Та продвинулась на пару дюймов и снова намертво застряла, глубоко уйдя в грязную жижу. Однако не это мешало ей открыться. Нагнувшись, чтобы сильнее толкнуть, я услышала лязг. Крепкая цепь, потемневшая от ржавчины и запертая на ржавый замок, петлей обхватывала ворота и столб, к которому они крепились.

Запертые ворота… никакого места, чтобы развернуть машину… Мне предстоял выбор: либо ехать задним ходом по этому жуткому отрезку тропы, пока не смогу развернуться и двинуться по длинной дороге в объезд, вокруг Уайтскара, либо оставить машину и бегом преодолеть оставшиеся полмили до Уэст-лоджа. И то и другое совершенно немыслимо…

Бывают времена, когда твое тело и нервы решают за тебя. Адреналин, как принято выражаться сегодня. А раньше говорили: «Нужда всему научит», или еще: «На Бога надейся, а сам не плошай».

Схватив цепь, я с яростью отчаяния потянула за нее – и она, соскользнув, упала мне в руки. Это оказался всего-навсего обрывок, свободно наброшенный на ворота, чтобы они не распахивались сами по себе. Замок болтался только для видимости. По-моему, не менее четырех драгоценных секунд я простояла, остолбенело уставившись себе на руки, точно каким-то чудом действительно сорвала эту массивную цепь, как пушинку. Ну конечно, мне следовало сообразить, что Адам не послал бы меня этим путем, если бы знал, что тут не проедешь.

Адам. Я выронила цепь на мокрую траву у столба, распахнула тяжелые ворота так, словно они весили не больше унции, залезла обратно в машину и промчалась в ворота – не успели верхушки травы перестать качаться.

Потом крутой подъем прочь от деревьев, а дальше по прямой – добрые полмили через вересковую пустошь, где сухой гравий дороги в свете фар казался совершенно белым.

Вершина верескового пригорка. Ствол одинокого бука на миг вспыхнул в луче и снова канул во тьму. А потом – резкий, неожиданный нырок вниз по склону к реке и быстрый, неожиданный поворот к укромному распадку меж холмов, где стоял Уэст-лодж.

Я и забыла, как отвесен этот холм и как крут поворот.

Когда фары выхватили из тьмы вершину холма, машина мчалась на скорости, должно быть, около сорока пяти миль в час. Я нажала на тормоз, но когда мы перемахнули через гребень и устремились к реке, то все еще летели, точно торпеда. Машина подпрыгивала, как самолет на взлетной полосе. Увидев стремительно приближающийся обрыв, я бешено ударила ногой по тормозу и вложила все силы и всю реакцию в то, чтобы успеть завернуть.

Переднее колесо ударилось о край и качнулось, отброшенное своей же инерцией поворота. Я со всех сил крутанула руль влево и ощутила, как теперь уже задние колеса балансируют на краю… зависают… откатываются назад…

Получается! Мы все-таки завернули!

Наверное, в сухую ночь мне бы это удалось, несмотря даже на мое неумение. Но дорога размокла, трава сделалась скользкой, и колеса в самый решающий миг попали в полосу жидкой грязи…

Передняя часть машины заскользила и поплыла куда-то, выйдя из-под управления. Колеса снова зависли над краем – и перевалили вниз. Автомобиль подскочил в воздух, отскочив от неровного дерна ведущего к реке склона. Впереди, в каких-то десяти футах, на миг ослепив меня, зеркалом вспыхнула в свете фар вода.

Наверное, когда мы слетели с дороги, я инстинктивно выровняла руль – не то машина просто перевернулась бы. Теперь же она просто пролетела четыре фута вниз по крутизне, точно ныряя в реку, свалилась с девятидюймового обрывчика на прибрежную гальку, ударившись днищем о край обрывчика, и намертво остановилась колесами на гальке, а вода струилась не далее ярда от капота.

Мотор заглох. В наступившей тишине журчание реки казалось раскатами грома.

Я сидела, сжимая руль, тупо прислушиваясь к тиканью остывающего метала и глядя, как дворники все еще ходят туда-сюда, туда-сюда, повизгивая на сухом стекле. Оказывается, дождь уже кончился, а я и не заметила…

Не знаю, сколько я просидела так. Думаю, не дольше нескольких секунд, хотя они показались столетием. Я отделалась без единой царапинки и хотя, наверное, находилась в шоке, у меня не было времени это почувствовать. Остановка была лишь паузой в движении, не более того.

Я выпрыгнула из машины. Конюшня стояла в каких-то пятидесяти ярдах отсюда, у подножия холма. Мне хватило еще ума выключить зажигание и фары, а уж потом со всех ног бросаться к конюшне.

Я забыла дорогу к Уэст-лоджу и разбила из-за этого машину Кона, однако, когда я ворвалась в дверь конюшни, рука моя автоматически поднялась к выключателю, а едва вспыхнул свет, я потянулась к уздечке, даже не взглянув в ее сторону. В ладонь мне легли кожа и холодная сталь. Я сдернула уздечку с колышка и несколько секунд стояла неподвижно, унимая дыхание и позволяя глазам привыкнуть к свету, а коню – ко мне.

Не было никакого смысла приближаться к нему вот так, второпях. Еще несколько секунд, чтобы сердце мое начало биться ближе к нормальному своему ритму и чтобы перестали трястись руки… Я и не замечала, как они дрожат, пока не взяла эту звенящую уздечку.

Прислонившись к стене конюшни, я поискала глазами жеребенка Форрестов.

Он стоял в стойле напротив двери, в самом дальнем углу, ко мне хвостом, но повернув голову, и смотрел на меня настороженно и чуть испуганно, поводя ушами.

Я ласково заговорила с ним, стараясь его успокоить и сама успокаиваясь от звуков своего голоса. Наконец уши чуть расслабились. Я открыла стойло и вошла.

Роуэн не шелохнулся, разве что вздернул голову выше и слегка наклонил ее, наблюдая за мной огромными карими глазищами, по краям которых проглядывали белки. Я нежно провела ладонью по его холке вверх, к ушам. Роуэн нагнул шею и с фырканьем уткнулся мордой мне в грудь.

– Роуэн, красавец, помоги мне.

Я протянула ему трензель. Трехлетка даже не помедлил перед тем, как взять кусок железа у меня из рук, – схватил жадно и поспешно, как голодная рыбка заглатывает муху. А уже через семь секунд – легко и непринужденно, как во сне, – уздечка была надета. Еще через десять я вывела его в ночь, не тратя времени на то, чтобы оседлать, и села на Роуэна с края питьевого корыта. Этот чудесный конь стоял смирно, точно кроткий ослик на побережье.