изложил это довольно грубо, – протянул Росс, – но суть, я полагаю, ты уловил.

Тут Стюарт вышел из себя.

– Есть кое-что, о чем ты забыл, – сказал он. – Извещаю тебя официально, что я отказываюсь тренировать команду в условиях, когда ты все время ставишь мне палки в колеса. Кроме того, я сам староста и имею право не бежать, если я этого не хочу. Если ты не прекратишь свою солдатчину, я не буду принимать участие в забеге на пять миль.

Стюарт, конечно, выложил этот козырь, вовсе не собираясь приводить ужасающую угрозу в действие, впрочем, и Росс, не будь он так зол, не стал бы ловить его на слове. Но сейчас он решил довести дело до конца.

– Что ж, в таком случае, полагаю, придется бежать Кавену – он же у нас первый запасной, верно?

Оба прекрасно понимали, что это решение станет катастрофой, но теперь ни один уже не мог отступить. Стюарт, обладавший большой склонностью к театральным эффектам, направился прямо в Совет и там при общем безмолвии вычеркнул себя из списка.

Новость распространилась по Дому, а затем и по школе со сверхзвуковой скоростью. Представители враждебных факультетов открыто ликовали, обитатели Дома были объяты скорбью. «Почему, – вопрошали они, – мы должны потерять кубок только потому, что наши крутыши поссорились?» Они разделились на фракции и беспрестанно спорили. Последние два года Росс не участвовал в факультетских забегах, и никто не знал о его способностях, но сразу после ссоры он начал усердно тренироваться, и вскоре народ понял, что он намеревается выиграть кубок без Стюарта, который наблюдал за его тренировками с признательностью знатока – поскольку не мог отрицать, что Росс великолепный бегун. Дом устроился поудобнее, чтобы понаблюдать за пятимильной гонкой, после которой конфликт должен был завершиться.

Охваченный безмерным раскаянием Стюарт спустился к трибунам в великолепном пальто, чтобы увидеть финиш. Дом не победил.

Личность и воля могут сделать столько, сколько говорится в рекламе пельменей, но они не помогут в случае, если ты ускоришь темп на Коровьем холме, а потом вознамеришься возглавить гонку в спринте на четверть мили до Комбса. Тряпка, измочаленная в плотине Долины, – вот во что превратился Росс после всех своих тренировок.

Неделю спустя начался смотр факультетских взводов, и закутанный и очень бледный Росс спустился из лазарета, чтобы посмотреть. Он с горечью признавал свое поражение и задавался вопросом, как он сможет выдержать еще один год в атмосфере холодного превосходства Стюарта и яростной враждебности всего остального Дома.

И тут он увидел, что взвод Дома тренируется так, как они никогда не тренировались до того или – боже упаси! – впоследствии. Общественное мнение – самая необъяснимая вещь в мире, и с неудачей Росса к нему внезапно пришла популярность, о которой он не мог бы и мечтать в случае победы. Дом по-своему великолепно показывал ему, что они изменили свое мнение. Пуговицы на мундирах сияли, винтовки были вычищены, и под началом Стюарта, взявшего на себя командование взводом, они тренировались с энтузиазмом, который в значительной степени компенсировал их былую пассивность.

Финал был бы великолепен, если бы Дому позволили выиграть взводный смотр, но это история из школьной жизни, и любой, кто знает наш Дом, поймет, что о подобном не могло быть и речи. Однако достаточно и того, что они стали третьими и что, когда Росс в тот вечер спускался по травянистому склону в часовню рука об руку со Стюартом, казалось, что скорее он простил Дом, чем они простили его. А в конце концов, это и есть величие.

Оксфордские рассказы

Портрет молодого карьериста

Джереми появился в моей комнате в половине шестого в тот момент, когда я уже собрал мочалку, полотенце, халат и другие банные принадлежности. Я вышел из спальни и увидел, как он ищет что-нибудь, на чем можно оставить сообщение. Он как раз вплотную подобрался к моему альбому с набросками. Я ненавязчиво дал знать о своем присутствии.

В школе мы жили в одном корпусе; у него было то, что в Северном Оксфорде назвали бы «яркая индивидуальность». Это значит, что он довольно глуп, чрезвычайно доволен собой и крайне амбициозен. Джереми метит в президенты Совета.

Я сказал ему:

– Привет, Джереми. Боюсь, я как раз собирался принять ванную. Я всегда делаю это перед ужином, но если не потороплюсь, то сегодняшний вечер станет исключением. Ванную комнату закрывают в семь. Но ты оставайся и выпей немного хереса, идет?

– Спасибо, – сказал Джереми и сел.

Я взял графин и увидел, что он пуст. Утром в нем была почти целая бутылка.

– Джереми, мой треклятый слуга выпил весь херес. Прости.

– Забудь. Я просто выкурю сигарету и пойду.

Мои сигареты очень крупные и выкуриваются за четверть часа. Я отрекся от своих мечтаний о белом кафеле и клубах пара и взял сигарету.

– Не то чтобы я хотел сказать тебе что-то важное. Я просто проходил мимо твоего колледжа и подумал, что могу заскочить к тебе ненадолго. Так трудно придумать, чем занять себя до ужина, не правда ли?

– Я обычно принимаю ванну.

– У нас ванные комнаты уже закрыты.

Он вытянул ноги к камину. Джереми носил темно-коричневые замшевые ботинки отвратительного фасона, которые всегда выглядят мокрыми.

– Ой, я вспомнил, что хотел спросить у тебя. Я хочу встретиться с Ричардом Парсом. Мне кажется, это тот человек, с которым не мешает познакомиться.

– Любезный мошенник.

– Ты меня представишь?

– Знаешь, я сам едва с ним знаком.

Это была правда, и к тому же я терпеть не могу знакомить Джереми с людьми; обычно он тут же начинает обращаться ко всем по имени.

– Чушь! Я постоянно вижу вас вместе. Я свободен перед ланчем во вторник. Могу и в пятницу, но вторник лучше.

На том и порешили.

Повисла пауза; я посмотрел на часы, Джереми не заметил, я посмотрел еще раз.

– Который час? – пробормотал Джереми. – Без двадцати трех минут, о боже. Отлично, еще уйма времени.

«Пред самомнением глупца немеют боги… и завидуют», – подумал я.

– В четверг я зачитаю речь.

– Хорошо.

– О Ближнем Востоке. Македония. Ну, знаешь, нефть.

– А-а.

– Думаю, это будет чертовски хорошая речь.

– Разумеется.

– Ивлин, ты не слушаешь. Как думаешь, в чем моя проблема как оратора? Сам я думаю об Оксфордском союзе как о…

Слепая ярость, огненный туман. Мы сцепились на ковре. Он оказался неожиданно слаб для своего веса. Джереми уклонился от первого удара кочергой, который пришелся ему в плечо; два других угодили прямо в лоб.