— Еще я была в Бразилии, во время карнавала. Есликарнавал сам не увидишь, понять, что это такое, не сможешь. Это, я скажу тебе,зрелище, — примерно с полчаса я рассказывала о карнавале. Решив, что мыдостигли взаимопонимания, я без нажима спросила:

— А ты, значит, из Грузии? А у меня тетка в Тбилиси.

— Ясно.

— Красивый город.

— Часто ездила?

— Каждое, лето. В детстве. Я любила у них гостить. Утетки своих детей нет, мне она всегда была рада. Муж у нее очень добрый, менялюбил.

— Ну, это неудивительно.

— В каком смысле? — насторожилась я.

— В смысле, что в детстве ты была примерной девочкой.Не шалила, по деревьям не лазила, конфет из шкафа не таскала. Так?

— В общем, да, — согласилась я, хотя и имеладругую версию моего детства, продолжила рассказ. — У них машина была, мына ней к морю ездили, обычно в Батуми.

Я красочно рассказывала о своем детстве, воспевая солнечнуюГрузию и ее замечательный народ, ярким представителем которого был мойдядька-грузин. Гиви слушал с интересом, а я углубилась в воспоминания и рассказала,как давным-давно ходила на концерт ансамбля «Орера», я даже спела: «Тополя,тополя», правда, только припев. Покопавшись еще в памяти и больше ничего необнаружив, я вздохнула и сказала:

— Да, чудесный город.

— Наверное, — пожал плечами Гиви, — я тамникогда не был. Родился и вырос в Москве.

«Свинья», — хотелось сказать мне. Конечно, я и о Москвемогла бы поговорить, но желания больше не было. В общем, мы пообщались вполнедушевно. Потом я в гамаке прилегла с книжкой, но не читала, а за Гиви наблюдала,но, видимо, что-то проглядела. В какой-то момент, поймав на себе его взгляд, явздрогнула, почуя опасность. Пожалуй, благодушествовала я зря. Вообще-то ясамолюбива, и когда дам маху, всегда злюсь, и сейчас я разозлилась, но,напустив на себя некоторую придурковатость, продолжала листать книжку.

Утром мы с Мишкой отправились мне за платьем. Мишку я ужетерпеть не могла за сальные шутки и непредсказуемое поведение. Мы разругалисьпочти сразу, и он грозиться начал, только я его не больно боялась и совсем неслушала. Платье выбрали быстро. Оно мне совсем не шло, потому и устроило. Дряньредкая, если честно. Спина голая, узкие тесемки на шее завязываются, в общем,хуже не бывает. Павлу должно понравиться. Но не понравилось. И правильно.Выглядела я в нем, как корова на коньках. На корову я вовсе не похожа, это ятак, образно. Павел взглянул на мой торжественный выход на веранду ипоморщился. Конечно, я не ожидала что-нибудь в духе известной сцены из«Красотки», но все-таки было обидно.

— Может, мне юбку с блузкой надеть? — предложилая.

Павел рукой махнул:

— Поезжай так, какая разница.

Это как посмотреть.

Платье длинное, я к такому не привыкла, в машине подолдверью прихлопнула, лучше он от этого не стал, а в казино (приехали мы,конечно, туда), при входе в ресторан, я на подол наступила и едва не упала, чемиспортила эффект нашего торжественного появления. Впрочем, блистать особеннобыло не перед кем: никого из высших чинов не наблюдалось, о чем я не сожалела,поинтересовалась только:

— Мы здесь надолго, или начнем бродить туда-сюда?

— Павел, — влез Мишка, — давай я ей по зубамсъезжу?

— За что это? — испугалась я. — Я вилок нероняю, скатертью руки не вытираю, за что же по зубам?

— Было бы за что, — философски заметилМишка, — давно б убили.

Павла наша перепалка совершенно не интересовала, скореевсего он ее и не слышал. Тут в зале появился близкий друг и помощник Косого, обэтом Гиви сообщил. Посмотрел на нас, стал суетливым и быстро исчез. Где-точерез час пришел Афганец, на этот раз мужскую компанию разбавляли две женщины,мне они не понравились. Мотины ребята, человек десять, шумно пили за столом вуглу и на нас косились. Зачем мы здесь — не понимают, а спрашивать — неответят. Ходим, как на работу. Сидим, ждем чего-то. Есть мне совершенно нехотелось, да и вредно это на ночь глядя. Вот испортят мне желудок. Я вилкойузоры на скатерти чертила и публику разглядывала.

И тут началось. Сначала возникло странное такое чувствовакуума, по спине холод пошел, а сердце билось в ребра, как птица в прутьяклетки. Я испугалась и почему-то на Афганца посмотрела. Он кивнул едва заметно,так, не кивок даже, а легкий поворот головы, но чувства мои, обостренныестрахом, успели уловить это движение, взгляд метнулся туда, куда смотрелАфганец. И я увидела его. Точно призрак с черным сплюснутым лицом, он вышелиз-за ширмы. Выстрел грохнул почти сразу, но в те немыслимые секунды я успелазавизжать, вскочить и рухнуть на Павла, сидящего слева. Стулья здесь былилегкие, витые и никуда не годные. Ножка сломалась, и мы оказались на полу.

Лично я сразу закатилась под стол, потому что тут такоеначалось… Палили со стороны Афганца, из угла, где гуляла Мотина шпана, палилиГиви с Мишкой и охрана казино. Визжали женщины, матерились мужики, все этосливалось в шум, который мои ушные перепонки не в состоянии были вынести. Ятоже повизжала — от страха, ну и чтоб убедить себя, что жива и здорова. Черезтри минуты стало тихо.

— Эй, — позвал Павел, наклоняясь ко мне. Начетвереньках я выползла из-под стола и спросила:

— Все? Или мне еще немножко посидеть?

— Все, — шутить он был не расположен, лицопобледнело, а взгляд был такой, что не приведи Господи еще раз увидеть. Яподнялась, отряхнула платье и с любопытством посмотрела по сторонам. В основномвсе занимались тем же. Гиви был зол как черт и на меня косился, мне его чувствабыли понятны, заслонять Павла от пули должен был он, а не я.

Я ожидала увидеть горы трупов, но, как выяснилось, стрелялив основном по люстрам и столовым приборам. Правда, один меткий выстрел все жебыл сделан: он разнес голову незадачливому киллеру. Теперь тот лежал безголовы, стена рядом выглядела тошнотворно. Официанты сбились в кучу и ошалеломолчали, а бледный потный директор собирался упасть в обморок.

Афганец был возле трупа. Там уже толпа собралась, и мывместе со всеми, то есть я в углу села, на стуле, и стала ждать. Покойник —зрелище малоприятное, а без головы и вовсе никуда не годное. Его, как видно,обыскали, ну и, разумеется, ничего не нашли. Все вроде как озадачены были. АПавел так злился, что просто жуть. Это потому, что от пули в голову спасла егоженщина, то есть я.

— Вряд ли это кто-то из наших, — заметил пареньрядом с Афганцем, судя по всему, соратник. — Гастролер.