— Всех мужиков опозорил!

Вот мерзавцы! Им лишь бы сплетен подсобрать, а кто прав, кто виноват — знать не знают да и всё равно. Так бы языки злые и повырвала!

— Позор мне, позор, — безропотно согласился Серый.

— Значит так, — включилась я в игру, — теперь носить меня повсюду будешь на руках…

Серый, не мешкая, подхватил меня и с лёгкостью закинул на плечо. Мужики завистливо ахнули: я хоть и некрупная, но всё ж силы тощий пришелец, видно, немалой. Запомнили.

— Ещё, — спокойно продолжила я, слегка покряхтев, — букет васильков у подушки каждое утро.

— И зимой?

— Зимой в первую очередь!

— Чай из свежесобранной липы и…

— Тумака? — без особой надежды подсказал супруг.

— Только что испечённый крендель из белой муки, — мстительно закончила я.

Серый скалил зубы и кивал, мол, всё сделаю, только не злись. А я, в совершенно глупом положении, неудобно упираясь животом в острое плечо, чувствовала, что злюсь всё меньше. Кажется, и нету на свете ничего, что могло разлучить нас. Я бы обняла мужа от избытка чувств, но дотянулась только куснуть за бок.

Многострадальная дверь харчевни снова шумно распахнулась. Внутрь ввалился плечистый волосатый мужик с вилами наперевес. Светолик удивлённо воззрился на чумазого, явно только оторванного от работы посетителя: зачем пожаловал?

— Нашлись, голубчики! — мужик наставил перст[4] на Серого (ну и на мой зад заодно, коль скоро я на его плече висела), — сейчас мы вас!

Не успели мы сообразить, что к чему, как волосатый выскочил на улицу и убежал. Странный какой- то.

Откуда ж могла беда прийти? Знамо дело, следующей в харчевню вплыла Всемила. С опухшими красными глазами, но аккуратно прибравшая остатки волос под праздничный расшитый кокошник с убрусом[5]. На вытянутых руках, словно безвременно погибшего героя, она несла срезанную косу. Странно, что траур не надела, показушница.

За Всемилой шла толпа.

В толпе были парни помоложе, мужики погрознее и бабы поскандальнее. В руках почти каждый нёс хоть дрын или лопату, а у одного даже мелькнул топор.

Я задрыгала ногами, пытаясь рассмотреть, что к чему, и Серый аккуратно опустил меня на пол.

— Вот они, злыдни! — завопила девка, — добрым людям гадят, жизни не дают! Поглядите, что наделали!

Бывшая красавица противно заголосила и подняла косу вверх, чтобы все разглядели. Серый округлил глаза:

— Девица, это ж кто тебя по головке так стукнул, что ты на добрых людей напраслину возводишь?

— На добрых?! — завопила она пуще прежнего, — да разве добрые люди опозорят девицу невинную на весь край?!

Толпа возмущённо загалдела. Мои бывшие собутыльники придвинулись, чтоб не упустить чего интересного, но встать с мест против пришедших и не подумали.

— Да кто ж тебя тронул? — не понял мой наивный супруг.

— Да вот ты, ты и тронул! — так возмутилась Всемила, что даже я ей на миг поверила, — ты, похабник, соблазнил, а баба твоя ревнивая выследила меня да косу срезала-а-а-а!

В толпе сердито переговаривались.

— Что за ерунду несёшь? — возмутился Серый.

Я смущённо кашлянула. Муж с ужасом воззрился на меня:

— Я её и пальцем не тронул!

— Ая тронула…

— Фроська?!

— Что «Фроська»?! Она чужого мужика со двора свести пыталась, кто ж такое стерпит? А вы, — я обратилась к защитникам девичьей чести, — постыдились бы в бабьи разборки лезть! Чего дубинами размахиваете? Чай только напугать ими и можете. Ну, подходи! Кто готов один на один?!

Серый в ужасе оттащил меня назад: чуть было первой в драку не кинулась. А что? Я бы всем желающим не волосы, так руки повыдёргивала б!

— Фрось, посмотри на меня! Фрося! Ефросинья!

Муж схватил моё лицо ладонями и с силой развернул к себе, не давая натворить дел. Зубы, уже начавшие меняться, снова стали человеческими.

— Фросенька, ты что, правда этой гульне[6] косу срезала?

— Это кто гульня? Это я гульня? — встряла Всемила.

— Помолчи, когда тебе слова не давали! — рявкнул Серый. Девка аж заткнулась от неожиданности. Повышал ли на неё хоть кто голос прежде? — Милая, ты зачем это сделала?

— А что она… — я смущённо отвела взгляд. Нет, стыдно не было ни капельки. Но Серый, кажется, серьёзно расстроился, — я своё защищала!

— Неужто взревновала? — муж испытующе склонил голову на бок.

— А если и так?

— Душа моя, разве с тобой кто сравнится? Да ни одна девка в мире не сможет каждый новый день удивлять меня так, как ты!

И вот тут Всемила серьёзно разозлилась. Быть может, на что-то ещё надеялась?

— Он, он меня обесчестил! — закричала она, — силой взял!

Я настороженно посмотрела на Серого.

— Да ни в жизнь! — искренне ответил муж, — она ж глупа, как корова!

И тут я была с ним полностью согласна.

Но толпа уже завелась. Люди галдели, переговаривались, накручивая себя и окружающих, набирали злость, как дворовые псы. И честь деревни защитить от наглых чужаков хотелось, и в драку бросаться боязно — рыбаки ж все, не охотники и уж точно не воины. А пришлый молодец двигается странно, ходит уверенно и топор держит так, будто не раз его метал.

Решила всё, конечно, обиженная девка. Всемила кинулась на меня, растопырив пальцы и напрочь позабыв, кто из нас сильнее. Защитники одобряюще загудели, засверкали жадными до зрелищ глазами, сжали потные ладошки на дубинах.

Я с готовностью приняла врагиню в объятия, подставила ножку и с удовольствием наблюдала, как она, звонко стукнувшись лбом о пол, проскользила до ближайшей стеночки. Подлетела к ней, взгромоздилась сверху и, позвав волчицу в помощницы, опустила кулак чуть пониже налитой девичьей груди. Всемила задохнулась от боли и засучила ногами по полу.

Мои вечерние знакомцы сразу попрятались под столы. Тоже мне, друзья. А с какой радостью они о позоре пышнокосой слушали, как поддакивали! Теперь, небось, станут медовуху опрокидывать с тем, кто здоровее из драки выйдет.

Огромный волосатый мужик пошёл на Серого. Другие сжимали кольцо, теснили нас внутрь харчевни, но сами пока не лезли — оценивали, как сильно самому смелому достанется. А то, может, он и один справится, а они и вовсе не при делах. Так, за компанию пришли. Пива взять.

Плечистый перехватил вилы и наставил их на тощего. Серый показал ровные белые зубы и не двинулся с места. А от улыбки нападающему уже стало не по себе. Мужик пугнул Серого вилами, неловко дёрнулся и тут же лишился оружия. Оборотень покрутил добычу в руках, оценил металл и покачал головой: