– Ну, понимаешь. Сидят ребята за столом. Важные такие, городские, ленинградские. А рыбы мно-о-ого – я тогда щуку пожарила в масле, да с яйцом, ну, знаешь, так, да ещё в муке, приперчила чуть, да на среднем огне. А они по куску съели, а сами – сидят, смотрят. А я и говорю: «Жора, съешь ещё!» А он ни в какую – не могу, говорит, не лезет.

– Не лезет?

– Да, Тома. «Не лезет».

– А вы?

– А я и говорю: «А ты пуговку на брючках расстегни и ешь, никто же не увидит, все свои».

– Ах-ха-ха-ха! Жора!

Жорка покраснел и заулыбался разбитыми губами, синими, как у негра.

– А Витя?

– Что – «Витя»?

– А Витя – он тоже пуговку расстёгивал?

Хохот грохнул вокруг стола. Вроде и никто ничего не говорил смешного, но за хорошим столом, да под чарочку, да с хорошим настроением смеялись так, что животы болеть начали.

Яктык сидел, ещё больше уткнувшись в тарелку, молча терзал пирог, краснел.

– А Витя… Витя – он всегда так краснеет? – брякнула Томка.

– Нет, что ты… Витя у нас смелый, просто ты его засмущала.

– Дядя Толя!

– Толя.

– Да, Толя. Извините. Не смущала я его!

– Да, его засмущаешь. Ты знаешь, Варя, он ведь не просто так здесь очутился…

– Дядя!

– Молчи, Виктор, молчи. Ничего страшного. Свои все.

– Дядя!

– Ну-ну, тихо, парень. Знаешь, Варя, он ведь девочку защитил. Подлеца одного побил крепко в Ленинграде. Вот теперь здесь отдыхает, боксёр.

– Защитил? Это хорошо, это очень хорошо, Витя, – тётя Варя посмотрела на Яктыка чуть хмельным взглядом. – Девочек надо защищать. А. А она красивая была?

Яктык вскинулся и прожёг глазами тётку.

– Ну-ну, ладно-ладно, извини меня. Не буду. Видно, что красивая, раз так смотришь. Давай, всё, не буду. Давай о другом… Толя, так ты так про экзамен и не рассказал.

– Разве? А, да, – Толя наклонился к Яктыку. – Вить, ты, это. Ну, извини. Понесло меня. Извини. Лады?

Яктык вскочил и вышел из-за стола.

– Ничего, пусть остынет. Горячий он. Ему полезно остыть.

– Толя! Ну хватит, Толя!

– Молчу-молчу, Сашенька. А что он? А? Я что, его, фон-барона эдакого, обидел чем? Или сказал что глупое? Я ж по-хорошему, а он… Ишь ты, фыркает!

– Толя!

– Ладно… – Толя чуть успокоился. – Ну, так вот. Где я остановился?

– Пап, ты про бочку говорил.

– А, да. Спасибо, Коля. Всё помнишь, сынок. Памятливый. Да. Ну, так вот. Топоры свои плотники складывали в бочку с водой – чтобы дерево набухло. Тогда железо насмерть держится – весь день работать можно, не боишься, что соскочит. А ведь если соскочит топор с топорища, беда тогда плотнику – или в лоб, или без ноги или руки остаться можно было. И не пили тогда совсем, в смысле – не выпивали. Никак нельзя было пить – пьяный всю работу загубит. Так и работали весь день, от зари до зари. Вот…

Толя помолчал.

Он любил свою работу – особенно плотницкую. Когда из брёвен, досок, брусьев получается большое и важное для людей дело – дома. Вообще, он всегда немного волновался и азартился, когда начинался новый дом – когда хрусткий звук первого прицельного удара старшего плотника возвещал, как колокол, начало тяжёлой и весёлой работы, этот самый удар какие-то секунды оставался один, повисал в воздухе, впитывался в души плотников и улетал эхом далеко-далеко. И потом вдогонку первому зарубу начинали сначала вразнобой, потом всё чаще и чаще стучать топоры. Эту музыку он любил с детства…

Он оглянулся. За столом все сидели чуть притихшие, смотрели на него. Потому что так уж вкусно он рассказывал о своей каждодневной работе, так чувствовался в его словах смолянистый запах свежего дерева, листового железа, маслянистых гвоздей, мороза, жары, дождя и ветра, что невозможно было не заслушаться.

– Ну, что затихли? Алёшка, муха залетит.

Маленький Алёшка моргнул, спохватился, закрыл рот и застеснялся.

– Ну, ничего-ничего. О таком хорошо послушать. Я тебе, Алёшка, скоро топор подарю.

– Плавда?

– Конечно. Маленький.

– Ослый?

– Конечно, взрослый. Настоящий топор.

– Ты не поял. Ослый-плеослый?

– А-а-а, конечно острый. Тупым нельзя.

– Фяфя, – подал голос Жорка. – Фяфя… у-у-у… Ву, фёрф! Дядя, а сфо фа екхафев?

– Оу? Эк тебя, брат, угораздило-то расшибиться. И не поймёшь, что говоришь. Экзамен? Ты про экзамен хочешь услышать? А сам его пройти не хочешь?

Жорка на всякий случай отрицательно замотал головой.

– Ну ладно, потом пройдёшь. Если захочешь научиться плотницкому делу. Ну, слушай… А, Витя, ну что же ты там стоишь, в дверях? Ну извини меня. Извини, Вить. Ладно? Я тут старинные дела рассказываю, садись, послушай. Извини. Ну? Мир? Мир, да? Да, мир.

Толя захватил клешнёй руку проходившего к своему стулу племянника, заглянул в глаза, подмигнул.

– Ну вот, барышни, закончу я рассказ свой. Знаете, ведь раньше пилы не для каждой работы, как сейчас, использовались. Да и не у всех плотников они были – большие пилы-то. Таскать их с собой, да точить, да козлы ещё делать… Да ещё и полы в домах-то деревянных делали не из досок, а из полубрёвен. Ну, если бревно отесать с одной стороны, в пласть, то получается полбревна. И эти полубрёвна и шли в дело – для потолка и для пола. Причём для потолка их подрубали так, что дуга шла вдоль бревна. Специально так делали старые мастера. Дело дорогое, полбревна в щепу уходило, но главное.

– А зачем, Толь? Ведь потолок кривой, дугой-то если.

– А-а-а, Варя, в том-то и хитрость особая. Раньше-то на потолок укладывали не мусор всякий, а землю – как шубу делали, чтобы внутрь мороз не шёл. А земля, хоть и сухая, она ж тяжеленная. Вот брёвна дугой и подтёсывали, чтобы этот свод не прогибался, а держал вес земляной шубы.

– Пап, папа, а внутрь дома земля не сыпалась?

– Сыпалась помаленьку, но это уж как брёвна к брёвнам пригнать. Если хорошо пригнать, то щелей не будет. Как руки стоят у плотника, такая и работа. Но ты погоди, послушай. Немножко осталось. Ну вот, так тут-то самое главное и начиналось. Если в артели были подмастерья, то им-то экзамен плотницкий и устраивался. Сначала давали им задание зарубы показать, брёвна срастить – в «ласточкин хвост» зарубить, ну, по-нашему «в замок» – чтобы брёвна вместе лежали и не разваливалась стена. А потом, потом уж самое им было хитрое задание – как они чисто тешут, отёсывают, значит, да как они за своим топором смотрят, как инструмент свой точат. Давали, значит, им задачу сделать пласть полубревна. И