Глава пятая

Лес был мёртв. Такое впечатление складывалось со стороны, когда он только показался издали, единой массой сухих стволов, не способных прикрыться безжизненной коричневой листвой. Правда, когда мы подъехали ближе, картина немного прояснилась. Лес был ещё жив, но болен — настолько страшно, что это выглядело, как смерть. Искривлённые деревья с пожухлой листвой, выцветшая трава и почти абсолютная тишина. Ни птиц, ни насекомых, ни рептилий или мелких животных — словно те тоже посчитали, что их лес погиб и покинули его. Единственным живым существом кроме полумёртвых деревьев был густой бурый мох, царствующий на любой доступной поверхности.

Дорога, сузившаяся до размеров тропы, уходила вглубь Дальнего бора, теряясь между серых стволов и замшелых камней. Мы не сговариваясь придержали лошадей — да те и сами были рады остановиться.

— Да, — тихо сказала Юки, но благодаря тишине её услышали все. — Мэйв не справилась с проблемой.

Первое, что увидела Юки, когда очнулась после побега из Убежища — мёртвое дерево. Нет, не так — Мёртвое Дерево. Оно громоздилось на вершине небольшого холма, доминируя над окружающим ландшафтом, как когтистая лапа чудовища, занесённая для удара. Лишённое листвы, иссушенное, покрытое лохмотьями коры, но всё равно внушающее трепет. Даже посреди бела дня, когда сквозь чёрные ветви-пальцы неохотно светило полуденное солнце.

Но что хуже всего — Дерево сочилось болезненной магией, отравляя всё вокруг себя.

— Это сложно объяснить, — сказала Юки, пока мы пустили лошадей осторожным шагом по тропе в гиблое место. — Сперва думаешь, наверное, отравлена почва? Но это была словно аура, невидимое поле, которое разрасталось и поглощало всё вокруг. Коснулась ветки дерева? Листья начинают опадать, птицы улетают. Ну а результат…

— Год назад? — уточнил Уилл. — Тогда лес был ещё в порядке?

— Угу. Только вокруг Дерева пятно такое.

— Ты быстро оттуда свалила?

— Да если бы! Я как уставилась на него, так и не могла отвернуться. Уже и ноги затекли, а я всё стою!

Из гипнотического транса Юки вырвал неожиданный звук. Она наконец смогла повернуть голову — только чтобы увидеть дикого вида человека, вылезающего из норы на склоне холма. Незнакомец был одет в одну лишь набедренную повязку, но совершенно по этому поводу не комплексовал — возможно, потому, что остальное его тело было покрыто толстым слоем грязи и синей краски. На его груди, спине, предплечьях и лице красовались замысловатые синие узоры, подчёркивающие многочисленные шрамы. Его длинные волосы и густая борода были небрежно перетянуты кусками бечёвки, а за собой он тащил здоровенный мешок — в котором спокойно можно было что-то спрятать. Например, труп.

Юки не успела даже издать звука, как страшный человек заметил её и спустя миг уже нависал над ней, источая непередаваемую смесь запахов пота, земли и чего-то ещё, гораздо более неприятного. Она только что переродилась и не помнила, что могла перекинуться в медведя, вообще не понимала, что происходит. Дикарь издал глухой рык, занося правую руку… и почти по-отечески похлопал Юки по плечу.

— Оно… дарит плод… ночью, — прохрипел он, словно его с трудом слушались и глотка, и язык. Затем он развернулся, вернулся за своим мешком и одним движением вывалил содержимое наружу. Это была жирная чёрная земля.

— Я тогда вообще не соображала. Только когда он снова в нору свою полез, глаза опустила, глянула на руки-ноги, а там сплошная кровь и грязища! Он меня за свою принял, понимаете? За одну из тех, кто пришёл поклониться Мёртвому Дереву и получить плод… или что оно там даёт по ночам.

— Так что это за «Дерево»? И что делают плоды? — нахмурился Уилл.

— А понятия не имею, — беспечно сказала Юки. — Но это какая-то просто запредельная дрянь! Сам видишь, во что лес за год превратился. Главное, что для Мэйв это всё как кость в горле. Если бы она не была такой жуткой трусихой, она сразу бы Дерево выкорчевала. Силёнок бы наверняка хватило. А теперь сидит и кукует!

Разумеется, кукует. Что ещё делать-то специалисту по ритуалу Кукушки? Но свою дурацкую шутку я оставил при себе — несмотря на наигранно-бодрый тон и выпады в сторону Мэйв, Юки явно была напряжена до предела и плохо это скрывала. Трусиха или нет, Мать оставалась чрезвычайно опасным противником, с которым следовало вести себя очень осторожно.

Что-то ещё в этой истории не давало мне покоя. То есть, понятное дело, керосином воняло абсолютно всё — и часть, которая касалась Мэйв и целый лес, отравленный Мёртвым Деревом. Но нет, здесь было что-то конкретное, что-то до боли знакомое. Стиль, почерк, связывающий отдельные элементы в единую картину настоящего, концентрированного, чистейшего зла.

— Она могла переехать, — заметил со своей стороны Маэстус.

— О, это вряд ли. Убежище совсем свежее, она только-только обустроилась. Да и частые переезды привлекают ненужное внимание. Нет, Мэйв ждёт, пока явится кто-нибудь и разберётся с проблемой за неё.

— Тогда у меня последний вопрос, — спокойно сказал Уилл, пристально рассматривая один особенно скрюченный ствол. — Как именно мы планируем с этим разбираться?

Соседний лес, где и находилось Убежище, пока что не был затронут порчей. Странная болезнь вообще не торопилась покидать границы своих владений, оставив в покое и рощицу к югу, и обширное поле, пролегающее между двумя лесами. Речка, пробегающая по западному краю отравленного леса, также казалась чистой и живой. Мы проехали вдоль неё, стараясь не слишком углубляться в чащу.

Вопрос только в том — надолго ли. Если порча Мёртвого Дерева распространялась рывками, то сейчас она всего лишь собирала силы, чтобы двинуться дальше и поглотить ещё большую территорию.

На переговоры мы ехали втроём, оставив Юки в той самой рощице обустраивать лагерь. По не требующим объяснения причинам ей не стоило появляться рядом с Убежищем — мы здорово рисковали даже при текущем раскладе. С другой стороны, несмотря на близость к месту своей величайшей травмы, несмотря на давящее соседство смертельно больного леса, Юки просто невероятно держала себя в руках. С момента, как мы покинули фабрику, прошло восемь дней — на один день больше, чем она обычно ждала, прежде чем впасть в новую спячку. В обычных обстоятельствах каждый пропущенный день ощущался ей, как свинцовая гиря, повешенная на шею. Но сейчас, по её словам, она мыслила яснее, чем когда-либо. Ни следа депрессии, ни грамма безумия, лишь сосредоточенность, приправленная злостью.

Её настроение