– Контроль ног!

Что теперь делать? Вечером, страдая от ран и смертельной усталости, он свалился в глубокий сон. И совершенно забыл помыться. Сейчас, среди глубокой ночи, у него оказались грязные ноги. Однако на этот раз ему безумно повезло. Эсэсовец был настолько пьян, что не смог разглядеть ничего, как ни старался. Он прошел мимо Ханса, и всего через полчаса наш герой оказался снова в постели и немедленно погрузился в сон.

Но в четыре часа утра, когда всех разбудили, он совершенно не чувствовал себя отдохнувшим.

Все его мышцы и кожа болели нестерпимо. Он надеялся, что уж сегодня-то его к работе не припрягут. Но эти надежды оказались вполне идеалистическими. Когда они выстроились в ряд перед своими кроватями, явился карантинный служащий со списком в руках. В нем оказались номера в точности тех же арестантов, что накануне таскали подводы с гравием, и Хансу пришлось идти вместе со всеми. Вот только сегодня это развлечение предстояло им на весь день. Одиннадцать часов: загрузка подвод гравием; перевозка гравия к месту назначения; разгрузка… Иногда – небольшие изменения маршрута: гравий привозили на то место, где начинали приводить в порядок новую дорогу, а иногда – на подсыпку старого покрытия. И снова тащили подводы за пределы лагеря, к холму гравия. Ханс справлялся неплохо. Он продолжал работать, хотя спина его, казалось, разваливается на части, а боль в ладонях, сжимавших черенок лопаты, словно обжигала. Как выяснилось, это было единственно верной линией поведения, потому что когда поляки увидели, что он не сдается, они постепенно прониклись к нему сочувствием. То один, то другой оказывался готов помочь, забирал у него лопату и подменял его. Но эта помощь имела, к сожалению, оборотную сторону: после нескольких минут отдыха Хансу приходилось снова браться за работу, но израненные руки переставали его слушаться, и каждое движение давалось ему с огромным трудом.

Но этот день в конце концов прошел; прошел без особенных приключений и следующий, и еще один день, и еще… Так шли дни один за другим, без особенных происшествий. Время от времени – удар палки, или рычание конвоира, или его же грязная ругань. Но кому интересны проблемы арестанта? И еще страшная усталость и боль, с каждым днем становящаяся все непереносимее, но какое это имеет значение? Раны на ногах Ханса, натертых в первый же день, загноились. Sanitäter [61] выдал ему немного антисептика, а на самом деле – суррогатного йода, чтобы смазывать раны, но это совсем не помогало. Глаза воспалились и болели от яркого солнца и оттого, что в них попадал песок.

На следующий день с утра он попытался записаться на прием к врачу, но санитар поднял его на смех:

– Тебе нужен врач из-за нескольких пустяковых царапинок?

Да еще вдобавок этот голод! Постоянный, день и ночь, голод! Что за рацион – кусочек хлеба и литр баланды в день? И видели бы вы ту баланду! Вода с несколькими кусочками свеклы или турнепса. Иногда попадаются полторы картошки на литр баланды, и чтобы их заполучить, нужно зачерпнуть гущи со дна котла. Но вряд ли вам повезет, потому что старосты карантинной службы черпают со дна только для себя и своих друзей. Иногда, если улыбнется удача, можно получить при помощи друзей лишний черпак баланды, но делать этого не стоит. Теперь, когда прошло уже почти две недели со дня прибытия в лагерь, Ханс, которого вполне можно было считать здешним «стариком», уже познакомился с результатами переизбытка баланды: отеками ног. И что же с ним будет, если вдобавок к ранам на ногах они будут еще и отекать? Да тогда его раны вообще никогда не заживут!

На пятый день – они как раз въехали в лагерь со своими подводами, наполненными гравием, – произошел инцидент!

Слева, по поперечной дороге, им наперерез вышли женщины. За пятьдесят метров до перекрестка их заставили остановиться, потому что мужчинам не было позволено иметь никаких контактов с женщинами.

Ханс затаил дыхание, пристально вглядываясь в толпу женщин. Потом, окончательно потеряв голову, заорал:

– Фридель! – и, сбросив с себя лямку, побежал по направлению к женщинам.

Впрочем, далеко убежать ему не дали; он успел сделать всего несколько шагов и тотчас же был схвачен Лейбом, польским евреем, который сильно встряхнул его и привел в чувство:

– Du Idiot [62], тебя же изобьют до полусмерти и кости переломают!

Ханс отвечал, что ему уже все равно.

– Но они и ее изобьют.

Этот аргумент заставил Ханса подчиниться. Он обеспокоенно поглядел на старосту барака, который следил за работами, но тот ничего не заметил, потому что и сам сделал несколько шагов в сторону женщин, чтобы посмотреть на них.

И все-таки Фридель тоже заметила его и издали помахала, очень осторожно, чуть-чуть повернув ладошку. Это выглядело так, словно она хотела cказать ему: я все еще здесь, думаешь ли ты обо мне хотя бы изредка? И он отвечал: ох, я так ужасно устал, слишком устал даже для того, чтобы думать о тебе. Но ты должна думать обо мне, потому что только так ты можешь меня поддержать. Так оно и было на самом деле, и он осторожно помахал ей в ответ, словно хотел сказать: он все понимает, она права, и он будет продолжать бороться, храня ее образ в своей памяти.

Наступили еще более тяжелые дни. Погода поменялась, сильно похолодало.

Сперва все обрадовались сменившей жару свежести. Кожа перестала болеть так сильно, мускулы стали подвижнее, и люди перестали задыхаться через каждые несколько шагов. Но тут пошли дожди. Одежда – легкие холщовые куртки и рубашки – совершенно не защищала от дождя и промокала насквозь.

Но не это было самым ужасным. После трехдневного дождя все дороги смыло напрочь. Дорога к горе гравия, к примеру, превратилась в цепочку глубоких луж, перемежающихся холмиками грязи. Вода доходила до щиколоток. Башмаки увязали в липкой грязи, а колеса тонули в ней по ступицу.

Но все равно надо было тащить подводу вперед. Когда они застревали в грязи с тяжело груженной подводой, на помощь приходила палка старосты барака. И если его палке не удавалось добиться того, чтобы подвода сдвинулась с места, в дело вступал более искушенный в таких ситуациях эсэсовец. В своих высоких сапогах он легко продвигался по грязи и с такой силой лупил первого попавшегося арестанта, что грязь веером разлеталась во все стороны.

Тогда они хватались за спицы колес и пытались повернуть их,