Баржи стали против большого села, прислонившегося ксосновому бору. Уже на другой день по прибытии, рано утром, на берегу явиласьшумная толпа баб и мужиков, леших и конных; с криком, с песнями они рассыпалисьпо палубам, и — в миг закипела работа. Спустившись в трюмы, бабы насыпали рожьв мешки, мужики, вскидывая мешки на плечи, бегом бегали по сходням на берег, аот берега к селу медленно потянулись подводы, тяжело нагруженные долгожданнымхлебом. Бабы пели песни, мужики шутили и весело поругивались, матросы,изображая собою блюстителей порядка, покрикивали на работавших, доски сходень,прогибаясь под ногами, тяжело хлюпали по воде, а на берегу ржали лошади,скрипели телеги и песок под их колесами...

Только что взошло солнце, воздух был живительно свеж, густонапоен запахом сосны; спокойная вода реки, отражая ясное небо, ласково журчала,разбиваясь о пыжи судов и цепи якорей. Веселый, громкий шум труда, юная красотавесенней природы, радостно освещенной лучами солнца, — всё было полно бодройсилы, добродушной и приятно волновавшей душу Фомы, возбуждая в нем новые,смутные ощущения и желания. Он сидел за столом на тенте парохода, пил чай сЕфимом и приемщиком хлеба, земским служащим, рыжеватым и близоруким господиномв очках. Нервно подергивая плечами, приемщик надтреснутым голосом рассказывал отом. как голодали крестьяне, но Фома плохо слушал его, глядя то на работувнизу, то на другой берег реки — высокий, желтый, песчаный обрыв, по краюкоторого стояли сосны. Там было безлюдно и тихо.

«Надо будет съездить туда», — думал Фома. А до слуха его какбудто откуда-то издали доносился беспокойный, неприятно резкий голос приемщика:

— Вы не поверите — дошло наконец до ужаса! Был такой случай:в Осе к одному интеллигенту приходит мужик и приводит с собой девицу, летшестнадцати... «Что тебе?» — «Да вот, говорит, привел дочь вашемублагородию...» — «Зачем?» — «Да, может, говорит, возьмете... человек выхолостой...» — «Как так? что такое?» — «Да водил, говорит, водил ее по городу,в прислуги хотел отдать — не берет никто... возьмите хоть в любовницы!»Понимаете? Он предлагает дочь свою, поймите! Дочь — в любовницы! Чёрт знает,что такое?! а? Тот, понятно, возмутился, накинулся на мужика, ругается... Номужик резонно говорит ему: «Ваше благородие! что она мне по нынешним дням?Лишняя совсем... а у меня, говорит, трое мальчишек — они работники будут, ихнадо сохранить... дайте, говорит, десять рублей за девку-то, вот я и поправлюсьс мальчишками...» Каково, а? Просто ужас, говорю вам...

— Не хо-ро-шо! — вздохнул Ефим. — Так что голод — сказано —не тетка... У брюха, видите, свои законы...

А у Фомы этот рассказ вызвал какой-то непонятный емуогромный и щекочущий интерес к судьбе девочки, и юноша быстро спросил уприемщика:

— Что же он, барин-то этот, купил ее?

— Разумеется, нет! — укоризненно воскликнул приемщик.

— Ну и куда же ее девали?

— Нашлись добрые люди... пристроили...

— А-а! — протянул Фома и вдруг твердо и зло объявил: — Я быэтого мужика так вздул! Всю бы рожу ему разворотил! — и он показал приемщикубольшой, крепко сжатый кулак.

— За что? — болезненно громко вскричал приемщик, срывая сноса очки.

— Разве это можно — человека продавать?..

— Дико это, я согласен, но...

— Да еще — девушку! Я б ему дал десять рублей! Приемщикбезнадежно махнул рукой и замолчал. Его жест смутил Фому, он поднялся из-застола и, отойдя к перилам, стал смотреть на палубу баржи, покрытую бойкоработавшей толпой людей. Шум опьянял его, и то смутное, что бродило в его душе,определилось в могучее желание самому работать, иметь сказочную силу, огромныеплечи и сразу положить на них сотню мешков ржи, чтоб все удивились ему...

— Шевелись — живее! — звучно крикнул он вниз. Несколькоголов поднялось к нему, мелькнули пред ним какие-то лица, и одно из них, — лицоженщины с черными глазами, — ласково и заманчиво улыбнулось ему. От этойулыбки у него в груди что-то вспыхнуло и горячей волной полилось по жилам. Оноторвался от перил и снова подошел к столу, чувствуя, что щеки у него горят.

— Слушайте! — обратился к нему приемщик. — Телеграфируйте вывашему отцу, — пусть он сбросит сколько-нибудь зерна на утечку! Вы посмотрите,сколько сорится, — а ведь тут каждый фунт дорог! Надо же это понимать!.. Ну ужпапаша у вас... — кончил он с едкой гримасой.

— Сколько сбросить? — пренебрежительно и с удалью спросилФома...— Желаете сто пуд? Двести?

— Это, — благодарю вас! — смущенно и радостно вскричалприемщик... — Если вы имеете право...

— Я — хозяин! — твердо сказал Фома. А про отца вы не можететак говорить — и корчить рожи!..

— Извините! И... я не сомневаюсь в ваших полномочиях...искренно благодарю вас... и вашего папашу от лица всех этих людей...

Ефим опасливо смотрел на молодого хозяина и, оттопырив губы,почмокивал ими, а хозяин с гордым лицом слушал быструю речь приемщика, крепкопожимавшего ему руку.

— Двести! Это — по-русски, молодой человек! Вот я сейчас иобъявлю мужичкам о вашем подарке. Вы увидите, как они будут благодарны...

И он громко крикнул вниз:

— Ребята! Вот хозяин жертвует двести пудов...

— Триста! — перебил его Фома.

— Триста пудов... Спасибо! Триста пудов зерна, ребята!

Но эффект получился слабый. Мужики подняли головы кверху имолча снова опустили их, принявшись за работу. Несколько голосов нерешительно икак бы нехотя проговорили:

— Спасибо... Дай тебе господи... Покорнейше благодарим...

А кто-то весело и пренебрежительно крикнул:

— Это что! А вот ежели бы водчонки по стакашку... была бымилость — правильная! А хлеб не нам — он земству...

— Эх! Они не понимают! — смущенно воскликнул приемщик. — Вотя пойду объясню им...

Он исчез. Но Фому не интересовало отношение мужиков к егоподарку: он видел, что черные глаза румяной женщины смотрят на него так страннои приятно. Они благодарили его, лаская, звали к себе, и, кроме их, он ничего невидал. Эта женщина была одета по-городскому — в башмаки, в ситцевую кофту, и еечерные волосы были повязаны каким-то особенным платочком. Высокая и гибкая,она, сидя на куче дров, чинила мешки, проворно двигая руками, голыми до локтей,и всё улыбалась Фоме.

— Фома Игнатьич! — слышал он укоризненный голос Ефима. —Больно уж ты форснул широко... ну, хоть бы пудов полсотни! А то — на-ко! Такчто — смотри, как бы нам с тобой не попало по горбам за это...

— Отстань! — кратко сказал Фома.

— Мне что? Я молчу... Но как ты еще молод, а мне сказано«следи!» — то за недосмотр мне и попадет в рыло...

— Я скажу отцу... — сказал Фома.