К дому подъехала машина. Я бросилась к окну. Не удержалась. Одернула шторку и увидела, как Сергей вышел из машины, как подхватил какой-то ящик и пакет. Сунул водиле деньги и направился в подъезд. Распахнула дверь, встречая на пороге.

— Не совсем похожа на нашу, но я подбирал в тон. Ничего, весной сделаем ремонт.

«На нашу», мне почему-то невыносимо нравилось, как он это говорил. Нашу.

— На ремонт денег нет.

— Ничего. Будут.

Сказал уверенно и прошел в ванную. Сунул мне в руки куртку, стянул через голову свитер. Я смотрела, как он ловко орудует каким-то странным ключом, как что-то устанавливает между трубами.

— Ничего. Сейчас быстро положу плитку, и за сутки высохнет. Мама приедет и не заметит. Жарко как.

Расстегнул рубашку, и я взяла ее у него, стоя в проеме и не в силах оторвать взгляд от его рельефной, испещренной шрамами спины.

— Рассматриваешь иероглифы?

— Это… это ожоги?

Он на меня не смотрел, а возился с раствором, который замешивал в пластиковом тазу.

— Там и ожоги, и следы от плети, и порезы.

— За что?

— За что угодно. Не так посмотрел, отказался жрать гнилую картошку… отказался резать голову одному из своих на камеру.

От его слов к горлу подступила тошнота, и я схватилась за стену. Какие дикие кошмары он пережил. Как человек вообще может выдержать такое. Семь лет ужаса…

Я винила его в том, что он нас бросил, в том, что уехал на свою войну, в том, что мне пришлось его похоронить и… в том, что он никогда меня не любил. Да, я была уверена в том, что он меня не любил. Может, поэтому мне было так больно и так горько от каждого воспоминания о нас. Я всегда видела себя со стороны побитой, скучающей за хозяином собачкой. Которая скулит возле двери, виляет хвостиком и очень ждет ласки. Хочет, чтоб ее любили. Радуется малому.

Наверное, поэтому мне так страшно, что он вернулся. Я боюсь опять стать собачкой. Я научилась не ждать, я научилась быть гордой, я прекратила искать в себе недостатки… А вместе с его возвращением вернулось и это чувство. Дикое желание быть им любимой и так же дикий страх, что он даст мне надежду и… опять скажет, что нам нужно пожить раздельно.

Но в то же время взгляд скользит по его шрамам, по его вздувающимся на руках мышцам, по сильному затылку. Заросшему и требующему стрижки. И мне до боли в костяшках хочется к нему прикоснуться.

— Подержи вот здесь.

Взял мою руку и приложил к плитке, слегка балансирующей на зыбком, скрепляющем материале. Посмотрел на меня и усмехнулся.

— Ты словно дьявола увидала. Такой жуткий?

Отрицательно качнула головой, а он ловко замешивал еще раствор в тазу, волосы упали ему на лицо, мешая смотреть, и я невольно убрала их назад. Он тут же вскинул голову, глядя на меня снизу вверх. Приподнялся на колени и вдруг рывком обнял меня, пряча лицо на моем животе, сильно сдавливая меня руками. Потом молча потянул вниз, к себе…

Какие-то доли секунд, и я просто потеряла разум. Нет сил оттолкнуть, нет сил сказать ему «нет». Я просто сдалась. Так безжалостно обреченно. И застонала, когда его губы нашли мой рот. Внутри меня разлетелось на осколки желание сопротивляться, дать отпор, отвергнуть. Я зарылась руками в его волосы и со стоном ответила на поцелуй. Яростно и жадно обхватывая своими пересохшими губами его губы, притягивая к себе.

Его руки срывают с меня домашнее платье, стягивают с плеч, вниз, обнажая мою спину. Схватил меня за талию и усадил на себя. Чувствуя промежностью его вздыбленный член, жесткую ткань штанов.

— Всеее… не отпущу… не могу, понимаешь? — шепчет страстно мне в рот и сдирает платье еще ниже. Я больше не я. Не могу себя взять в руки. Я сдавливаю его бедра коленями, и сама ищу его наглый язык, чтобы сплести с ним свой. Боже… я на себя не похожа. Я как наркоманка, которая трясется от его шепота, от его порывистых движений. Какими-то призрачными оттенками сомнений… а что, если это не он…

— Я не могу… — с отчаянной мольбой, надеясь, что отпустит.

— Можешь… — так многозначительно пошло, и снова эти наглые пальцы, которые знают, что творить с моим телом. И оно запомнило… оно откликается адским жаром.

— Не могу…

— Тогда скажи мне нет…

Хрипло шепчет и ласкает. Так умело… и под его пальцами рвутся все те тросы-сомнения. Его голос и это сладкое, быстрое проникновение внутрь, ожидаемое и желанное.

— Скажи, — толчком посильнее, поглубже, — мне, — губы обхватывают сосок и втягивают сильнее в рот, — нет!

Но вместо нет я так развратно насаживаюсь на его пальцы, трусь о них, улавливая знакомое уже томление и начинающуюся пульсацию. Выдохнула его имя, безотчетно впиваясь своим задыхающимся ртом в его губы.

— Не могу…

— Сказать нет?

Переспрашивает, но я его не слышу. Я вся превратилась в комок оголенных нервов. Бесстыжая, развратная. Мне хочется сильно насаживаться влагалищем на его пальцы, хочется самой потираться о них клитором. Ведь он так остро пульсирует от одной мысли, что мой муж так сильно меня хочет. И его язык у меня во рту, с запахом слюны, дыхания. Это же его запах. Я бы так не сошла с ума, будь он чужой. И я хочу его. Я так адски его хочу, что у меня нет сил оттолкнуть.

— Да… — шепчу и закатываю глаза.

— Да?

— Дааааа, — со стоном и нетерпеливыми движениями бедрами. Оргазм приближается, он, как прилив, подбирается легкими зыбкими волнами, заставляя содрогаться все тело. Остановился, и оргазм завис где-то далеко… наверное, так и должно быть. Теперь он… Сейчас будет сильно толкаться внутри и… вместо этого горячие руки потянули мои волосы назад, заставляя прогнуться, и его рот жадно терзает мои соски. Он не двигается, весь дрожит, но не двигается. Целует мою шею, плечи, снова губы. Я начинаю двигаться сама, но ладони сдавливают мою талию, и он не дает.

— Еще один оргазм… для меня, — шепчет мне в губы.

Дааа… да, конечно. Как раньше. Я все помню. Снова пытаюсь извиваться и громко стонать, он смотрит на меня, как я двигаюсь, изгибаюсь, но вдруг сильно сдавливает мои бедра и дергает к себе так, что штаны сильно трутся о клитор, и я замираю на секунду.

— Не так… по-настоящему.

Вся кровь приливает к щекам, но он не дает думать, приподнимает и снова опускает на себя, берет мои пальцы в рот и тянет туда, где мой лобок соприкасается с его пахом.

— Почувствуй нас… даааа, здесь. Хочешь?

Высовывает язык и цепляет мой напряженный сосок, и вместе с этим сам касается меня там, раздвигает плоть, потирая напряженный узелок. И подносит свои пальцы ко рту, облизывает их, глядя мне в глаза. И меня бросает в дрожь.

— Ты кончишь по-настоящему… ты будешь плакать и кончать, обещаю.