Он наблюдал, как птицы, описывая правильные круги в воздухе, поднимались все выше и выше, к одинокому пухлому облаку, которое было ослепительно белым и кристально сверкающим рядом с их темными тенями. Ромео мечтательно вглядывался в это облако, пытался представить, на что была похожа его форма, когда обнаружил, что облако движется. Не несется вслед другим облакам, ведомое ветром, но движется само по себе. Блистая невероятной белизной, оно плавно набирало скорость, оно снижалось и, одновременно меняло форму. Облако было прекрасно. Ромео разглядел огромные белые крылья, что вдруг раскрылись, опираясь на потоки воздуха. Крылатое облако, которое, очевидно, было вовсе не облаком, медленно и величаво приближалось к земле, оно летело навстречу Ромео. Затаив дыхание от восторга, юноша ждал это изумительное нечто. Вдруг оно зависло в воздухе, замерло, словно наткнувшись на невидимую стену, которая преграждала ему путь к Ромео. Юноша напряг изо всех сил глаза. Он вдруг понял, что видел вовсе не странное облако. Ему явился…

Ромео вздрогнул, распахнул глаза, и уперся взглядом в ослепительное белое облако в ясном небе. Он тут же зажмурился и перевернулся на бок. Где-то в траве звонил телефон. Ромео приоткрыл один глаз и искоса глянул на облако. Обычное облако, похожее на толстую овцу, оно неспешно плыло по ветру, следом за своими собратьями. Ромео разочарованно вздохнул: видение исчезло, и он даже ничего не успел понять.

Он вяло потянулся за трубкой, которая валялась в полуметре от него. Он поднес ее к уху. Тут же на него обрушился шквал маминых эмоций: «Боже, Ромео! Ты где? Почему в такую рань? Куда ты поехал? Почему не сказал мне?! Почему окно в кухне открыто, ворота гаража распахнуты, йогурт на столе, а ты непонятно где?! Как ты мог? Что за безобразие!!!» Дальше он уже не слушал. В голове Ромео не возникло ни единой мысли по поводу того, что сказать…что соврать…Он улыбнулся и медленно сказал: «Мама, я на холме…»

В трубке повисла красноречивая тишина. Впрочем, не надолго: «На каком холме?»– голос был беспокоен, сух, неприятно изумлен.

– Не знаю, на каком. На холме. К югу от города.

– Ромео, ты что… С тобой все в порядке?

– Да.

– Так, где ты?

– На холме.

– Ты что думаешь, я – идиотка? На каком холме?! Ты у женщины?

Нет, это было просто смешно!

– Мама, я тебе правду говорю: я на холме. Я не знаю, зачем я сюда приехал. Но здесь очень красиво. Прости, что забыл закрыть ворота. Я не хотел тебя беспокоить.

Мама начала что-то быстро говорить, но он не слушал и продолжал, одновременно с ней: – Отсюда я поеду в Университет, мне надо встретиться с мистером Роудом. После занятий мы будем репетировать.

– А домой ты когда попадешь?!

Ромео сделал эффектную паузу, собрал всю решимость и произнес так уверенно, как только мог:

– А домой я приеду, когда освобожусь. Пока не знаю. До встречи, мам. – И он оборвал связь и отбросил трубку прочь от себя. И снова опустил голову в траву, улыбаясь. Каждая маленькая победа над собой приносила ему массу тихой радости. Он перевернулся на спину, все еще довольно улыбаясь, и вытащил из кармана смятую пачку «Лаки Страйк». «А домой я приеду, когда освобожусь!» – Еще раз, с торжеством проговорил он и выпустил изо рта клуб сизого дыма. Давно уже затяжка сигаретой не доставляла ему столько удовольствия.

3.

По Университету, как всегда, сновали толпы студентов, преподавателей и обычных людей. Великолепная мраморная лестница в центре холла старинного здания, как всегда была забита сидевшими и лежавшими на ней молодыми телами, распростертыми конспектами и разверзнутыми учебниками.

Когда Ромео вошел, добрая половина тел зашевелилась и приветственно загомонила. Юноша смущенно махнул рукой и поскорее пробежал мимо, укрывшись в одном из узких коридоров здания. Под многочисленными пристальными взглядами он неизменно чувствовал себя голым и ничтожным. Всегда и везде, кроме сцены, где он забывал о своих страхах.

Ромео стремительно несся по коридорам, бежал по лестницам, сворачивал то вправо, то влево, пока не достиг одной из аудиторий под самой крышей Университета. Он замер перед дверью: здесь, в этой комнате, именуемой Творческой Лабораторией, преподавал историю искусств мистер Орландо Роуд.

Перед этим человеком Ромео испытывал почтительный трепет: свои уроки Мистер Роуд превращал в удивительные этюды, в которых принимали участие все студенты. Он, казалось, владел каким-то волшебством, магией, которая позволяла ему вертеть время в любом направлении, и оживлять книжное знание, вселять его в плоть образов, которые так и возникали перед глазами во время занятий.

Орландо Роуд даже аудиторию выбрал не случайно: находившаяся в мансарде, она имела огромные окна в потолке, через которые заполнялась золотыми лучами солнца днем и мистическим сиянием луны во время вечерних занятий. Необычное убранство аудитории, стилизованной под мастерскую художника, завершало волшебную ауру класса и его преподавателя. Сам Орландо Роуд был еще молодым мужчиной. Он не обладал примечательной внешностью, но магнетизм его обаяния был столь велик, что в свои пятьдесят пять лет он все еще оставался холостяком: слишком много женщин поддавалось его чарам день за днем. Он просто не мог лишить всех их внимания в пользу кого-то одного. Да, он любил женщин, но при этом не был циничным бабником: он холил и лелеял каждую свою подругу, как истинный Казанова, свято оберегая тайны своих отношений от сплетен и молвы. Помимо этого, он был видным писателем, по произведениям которого ставились голливудские фильмы и бродвейские постановки, имел огромные связи в мире высокого искусства. Студенты почитали за честь учиться у него. Ромео, конечно же, пользовался особой благосклонностью мистера Роуда, он покровительствовал юноше и его творчеству. Именно Роуд был первым и главным критиком Ромео, именно он находил спонсоров для его новых проектов, а иногда и сам выделял ему деньги, чуть-чуть меценатствуя. Конечно, мистер Роуд делал ставку на Ромео. В его будущем он не сомневался и надеялся сыграть в нем особую роль.

Ромео повернул ручку и толкнул дверь. В золотой от солнечного света комнате никого не было. Пахло пылью: от груд старинных книг, лежавших тут и там в организованном беспорядке; от пурпурного бархата, устилавшего подиум для несуществующих натурщиц, который играл роль импровизированных подмостков; от холстов, скрученных в рулоны, на полу и столах. Еще пахло чем-то, что Ромео определял для себя как запах искусства. Это был такой очень тонкий, еле уловимый запах духов, книжных страниц, слез, акварельных красок, чернил, воска свечей.

В комнате не было ни компьютеров, ни магнитофонов, зато на преподавательской кафедре стояли массивные бронзовые канделябры, а в углу – огромная золоченая арфа.

Конечно, среди преподавателей мистер Роуд слыл чудаком, но чудаку такого ранга были позволительны причуды. Кроме того, сами преподаватели, особенно пожилые, любили сиживать по вечерам в лаборатории мистера Роуда и проводить там свои заседания, либо просто чаепития. «Файв-о-клокс», между прочим, были святой традицией для мистера Роуда, англичанина по происхождению. Он частенько приглашал на них симпатичных ему педагогов и студентов. За этими чаепитиями рождались философские споры, чудесные идеи и волшебные сказки.