мелкий.

— Это зомби, придурок! — отмахивается тот, что с шашкой.

— Посмотри на его рост, посмотри на одежду, — не унимался первый.

Крики, наконец, прекратились, они уставились на меня, а я на них.

— И он не нападает! — продолжает мелкий.

А я, действительно, замерев на месте, пытался понять, что делаю под каким-то пологом, почему эти двое мне знакомы и соображал, что же я собирался с ними сделать.

— Ваня! Зло! Ты понимаешь меня? — кричит мелкий, не решаясь подойти ближе.

Наклонил голову влево, потом вправо, сделал шаг вперед.

— Он опасен, его надо убить! — сказал второй. — Его заразил «первенец».

— Почему же он тогда больше не нападает? — спросил первый.

— Потому что сил нет, — отвечает тот, что с шашкой, и бросился вперед.

Но мелкий, похоже, ожидал чего-то подобного, ударил крупного в бок и поставил ему подножку. Тот упал почти мне под ноги. Я мог легко его достать, но зачем? Кажется, я хотел съесть хрустящую бабу Нюру и этих ребят тоже. Вот это аппетит у меня! И тут меня пробило узнавание.

— Васька? — хрипло спросил я, глядя на вставшего и вновь отбежавшего от меня парня и на мелкого, который стоял рядом. — Генка?

— Это уже ты? — спрашивает Заморыш. — Подойти можно? Не съешь?

Я лишь криво улыбнулся и опустился на землю — силы покинули меня, к тому же драло горло и сильно болело правое плечо. Из него текла кровь, и я зажал плечо здоровой рукой. Генка подбежал ко мне и начал помогать перевязать рану.

— Я за Спиридоном, — говорит отмерший Васька Старцев и собрался уйти из-под полога.

— Нет! Подожди, Старик, — Генка, не отрываясь от оказания первой помощи, произнес это так веско, что Васька остановился.

— Почему? — спросил он.

— Сначала надо решить, что мы скажем ему. Да и всем остальным, — ответил Заморыш.

— В смысле? — прохрипел я.

— Генка прав, Зло. Если мы расскажем, что ты, — Васька приглушил голос, — превратился в зомби и гонялся за нами, то что сделают с тобой?

— Верно, — Генка закончил возиться с моим плечом и встал, — в худшем случае тебя посадят в клетку и просто сожгут.

— Чтобы День мертвых удался! — сказал уже я, и меня начал душить смех. Я хохотал и не мог остановится. — Сжечь Зло! На костер его!

— Тихо! — Васька резко встряхнул меня за плечи, отчего меня прошибла сильнейшая боль в порубленном плече, и смех сам собой перешел в стон страдания.

— Теперь повязку поправлять! — возмутился Заморов, и отодвинул Старика. — Нельзя говорить про Ваню-мертвяка. Значит, нужно придумать, что мы будем рассказывать.

— Можно рассказать всё, как есть, но не упоминать про обращение, — предложил Васька.

— Хорошо. Но откуда тогда у меня эта рана? Васька, как оправдаешься, зачем меня рубил?

— Может, задел по касательной, когда мертвяка рубил? — предположил Васька.

— Можно сказать, что Ванька разодрался о прутья клетки, когда зомбак за ним гонялся, — предложил Генка.

На этом и порешили. Та какофония звуков, которая раздавалась во время наезда ямщика на толпу, стихла. Но всё равно из-за полога шатра слышались стоны и крики страдающих людей, какой-то неясный гомон, плач, команды полицейских, ржание лошадей, треск догорающего костра. Тут одна мысль поразила мой мозг. Я оглянулся и нашел глазами брошенную на землю шашку, подошел и поднял левой здоровой рукой.

Вдруг полог около клетки отодвинулся и внутрь заглянул обеспокоенный отец Спиридон. Его взгляд упал сначала на разорванную клетку, потом на лежащего мертвяка, потом на нас, стоящих поодаль, и на шашку в моих руках.

— Все живы, — констатировал священник и, указывая глазами на шашку в моих руках, спросил, — ты его прикончил?

— Нет, это Васька прибежал. Иначе бы этот сожрал меня, — хрипло ответил я, а друзья закивали, — а это я о клетку порезался, — указал на плечо.

— Слава Богу, — облегченно произнес батюшка и перекрестился, что повторили Васька с Генкой, а я лишь дернулся, чтобы тоже совершить крестное знамение, но правая рука болела, а левая была занята шашкой, к тому же я не знал, можно ли мне креститься левой.

— Пойдемте, — махнул нам нам священник, призывая выходить из-под навеса, — хотя… Лучше пока не надо. Там…

Мое сердце провалилось куда-то вниз. Я вспомнил, как лошади неслись прямо на толпу, в которой находились мои родители и сестра. А эта шашка — я понял, что это полицейская шашка отца, которая красовалась на его поясе, когда мы шли сегодня на площадь. Она болталась и позвякивала при каждом шаге, а я с гордостью видел, с какой завистью встречные пацаны смотрят и на шашку, и на всю парадную форму моего отца. Что с ним? Что с мамой? А сестра? При мысли о Машке, такой волшебной в праздничном наряде — «точно кукла ломокненская», умилялись мещанки — у меня защемило сердце.

Посмотрел еще раз на мрачного священника, на опустивших головы друзей, и всё понял. Из моих глаз полились непрошеные слезы. Где стоял, опустился на колени, прикоснулся головой к земле, а сжавшиеся кулаки, в одном из которых была шашка, стали долбить по земле, не чувствуя боли. Мой хриплый крик походил на рычание мертвяка, и сам я жалел, что не стал жертвой зомби или шашки от руки Васьки.

— Кто это был? — прорычал я.

— Ваня, тебе нужно встать, — подошедший священник попытался поднять меня.

— Кто этот ямщик? Как его зовут?

— Его уже схватили, он был пьян, — ответил Спиридон, — над ним будет суд. Его отправят на каторгу!

— Я хочу убить его! Прямо сейчас, — я резко встал, махнув рукой, забыв о все еще зажатой в ней шашке, и лишь чудом не достал посторонившегося священника. Не обращая внимания на начавших успокаивать меня друзей, я направился к клетке и выходу из-под полога. Мое сознание застилала безумная ярость, перед глазами стояло лицо ямщика, орущего «Боже, царя храни», направляющего взбесившихся лошадей на праздничную толпу, в которой стояли мои родители.

Я хотел убить это чудовище, проткнуть ему сердце, перерезать горло, я хотел уничтожить это пьяное отродье, я хотел отрезать ему язык, чтобы больше никогда не слышать «Царствуй на славу…», хотел выколоть ему глаза. Я жаждал сожрать его маленький тупой мозг, поглотить его сердце, выпить его душу, обгладать все кости его поганого тела. А потом взобраться на костер и сгореть в очищающем пламени Дня мертвых.

Хриплый крик вырывался из моей глотки, а руки сковывало льдом, лишая их подвижности, но наполняя силой. Я отбросил ненужную железяку, зачем-то зажатую в левой руке. Мне не нужно ничего, кроме собственной ненависти и жажды, чтобы покарать ублюдка, убившего мою семью. Но тут я почувствовал резкую боль в