командиры? Мы с вами воюем за новую жизнь, за счастье народное, за мировую революцию — и что же, нам теперь бояться одного уголовника и одного нервного, растерявшегося и сбитого с толку мальчишку, моего бывшего ученика, кстати?

Все отводили взгляды.

— Или вы боитесь товарища наркома? — усмехнулась Ирина Ивановна. — Понимаю. Лев Давидович может…

— Лев Давидович таки-может таки-что? — вдруг раздалось от дверей.

В проёме застыл сам товарищи народный комиссар по военным и морским делам. Рядом с ним мелко суетился Бешанов — именно «мелко суетился», у него всё время двигались руки, бедра, плечи, он словно порывался бежать сразу во все стороны разом.

Сам же Лев Давидович говорил с нарочитым акцентом одесского Привоза, хотя обычно речь его была очень правильной и чистой, на зависть любому выпускнику историко-филологического факультета.

— Товарищ народный комиссар может принять решительные меры, основываясь на революционном понимании текущего момента, — Ирина Ивановна не опустила взгляд.

Троцкий медленно вошёл в кабинет, за ним следом мелко трусил Бешанов, беспрерывно потирая руки.

— Что здесь произошло, товарищ Шульц? Почему вы стреляли в моего сотрудника?

— Человек в форме с неуставными знаками различия, который по должности никак не обязан здесь находиться, непонятно зачем и непонятно почему пребывающий в здании штаба фронта, явился ко мне, в недопустимой форме потребовав предоставления ему совершенно секретных сведений. Полагая, что тем самым он сводит со мной старые счёты, я не стала отвечать. Тогда он перешёл на крик, грязно оскорбил меня. Схватился за маузер. Я его опередила и, наставив пистолет, потребовала поднять руки. Он не подчинился. Бросился в сторону; мне пришлось применить табельное оружие. Стреляла я аккуратно, с целью лишь обездвижить, а не нанести ранения, не совместимые с жизнью.

Бешанов прямо-таки прожигал Ирину Ивановну ненавидящим взглядом, но поперед товарища народного комиссара лезть побаивался. За спиной Троцкого маячила ещё тройка крепких молодцов, смотревших на наркома, отнюдь не на Йоську Бешеного.

— Того, что это мой человек, вам было недостаточно, товарищ Шульц?

— Недостаточно, товарищ народный комиссар. Социализм, как учит нас товарищ Ленин — это учёт и контроль. До меня так и не были доведены обязанности и полномочия гражданина Нифонтова. Я даже не знала, в какой он должности и почему я обязана ему подчиняться. Есть порядок работы с секретной документацией. И её я не могу безоглядно выдавать кому попало.

— Вот как? А если бы документы эти затребовал я?

— Я бы предложила бы вам ознакомиться с ними в соответствующем помещении, ни в коем случае не допуская выноса никаких материалов под грифом «сов. секретно» или даже просто «секретно», не говоря уж об «особой важности». Но это вы, товарищ Троцкий. Ваши функции мне понятны. А что здесь делает гражданин Нифонтов — мне абсолютно не ясно.

— Выполняет мои указания!

— Даже ваши указания, товарищ нарком, не могут идти вразрез с правилами работы. Секретная документация зовётся секретной не просто так. Когда на карту поставлен успех важнейшей стратегической операции, мелочей быть не может.

— Да контра она, контра! — в наступившей тишине раздался особенно громко яростный шёпот Бешанова.

— Спокойно, Иосиф, — Троцкий даже не глянул на своего подручного. — В словах товарища Шульц есть резон. Подобная смелость мне импонирует. Товарищ Нифонтов, конечно, не должен был ничего требовать. Однако мы все — и я первым — должны знать о положении на фронте.

— Нет ничего проще, товарищ нарком. Я или любой другой штабной командир готовы в любой момент исчерпывающе доложить вам.

— Не только, товарищ Шульц, не только… — Троцкий обходил её медленным шагом — словно акула, кружащая вокруг жертвы. Бешанов следовал за наркомом, как приклеенный. — Я обязан знать, в какой степени все преданы делу революции. И для этого буду применять все необходимые меры.

— Несомненно, товарищ нарком. И моя преданность делу революции как раз и заключается в том, чтобы следовать порядку, а не крайне подозрительным указаниям крайне подозрительных личностей, как тот гражданин, которого мне пришлось ранить. Я уже высказала товарищам краскомам — не является ли он агентов разведки белых?

— Кто, Костя? — рассмеялся Троцкий. — Да вы шутите, товарищ Шульц.

— Почему же нет? — невозмутимо возразила Ирина Ивановна. — Нифонтов — из дворян, его отец служил в гвардейском полку, в Волынском…

— Волынский полк? — перебил Лев Давидович. — Да он же одним из первых поддержал нашу революцию!

— Поддержал, перейдя на сторону победителей, — парировала Ирина Ивановна. — Не припоминаю его среди штурмовавших Таврический.

Отчего-то это неимоверно развеселило товарища наркома.

— Остроумно, товарищ Шульц, остроумно. Значит, таким сложным образом белые внедряли своего агента в непосредственное окружение народного комиссара по военным и морским делам?

— На месте белых я бы не пожалела никаких средств и сил, чтобы внедрить своего агента в ваше непосредственное окружение, — ровным голосом ответила товарищ Шульц. — И, чем безумнее биография, тем лучше.

— Вот как у вас? — хохотнул Троцкий. Штабные командиры замерли.

— Да, вот как у меня, — не смутилась Ирина Ивановна. — И, должна вам сказать со всей откровенностью, товарищ нарком — мне приходится денно и нощно делом доказывать свою преданность революции. Спросите вот хотя бы товарища Ягоду. А о последнем времени — товарища Сиверса. Или товарища Апфельберга.

— Товарищ Апфельберг, конечно, очень талантливый сотрудник, но, увы, подвергся в последнее время моральному разложению с одной пригожей казачкой, правда, должен признать, очень пригожей казачкой, — усмехнулся Троцкий. — Что ж, товарищ Шульц! На будущее нам всем урок. Иерархии командования надлежит выстраивать чётко. А ваш доклад мы, несомненно, заслушаем… Спокойно, спокойно, Иосиф, я же сказал! Слушаем доклад товарища зам. начальника оперативного отдела.

— Слушаюсь, товарищ нарком, — Ирина Ивановна, как ни в чём ни бывало, взяла указку и пошла к висевшей на стене карте. — Согласно последним поступившим донесениям, наши авангарды достигли рубежей…

Глава Х.5

Из дневника Пети Ниткина, июнь 1915

«Не успели мы стать батальоном, а пришёл приказ о разворачивании в полк. Рывок наш к Воронежу не прошёл незамеченным; со всей России пробирались добровольцы — старшие кадеты выпускных возрастов, юнкера, военгимназисты; и оказалось, что многие (если не все) знают о нас, о том, что мы „Государя спасли“. И просились специально к нам.

А потом на фронт приехал и сам Государь. Да не просто так…»

Батальон александровских кадет стоял в парадном строю. Почищена чёрная форма, надраены сапоги, сияют верные «фёдоровки». Щёки Севки Воротникова в свежих порезах от неумелого бритья. Идёт вдоль сверкающей штыками шеренги Две Мишени, и на плечах у него — по-прежнему полковничьи погоны.

Импровизированным плацем послужил деревенский выгон за околицей. Обитатели сбежались все, от мала до велика, мальчишки облепили деревья