— Учёт трофеев ведётся?

— Так точно, товарищ нарком. Только с тех трофеев толку немного — обломки одни. Что сгорело, что осколками посекло.

— То есть орудия белые не бросили?

— Исправных совсем мало. Всё остальное только на лом и годится.

— У царских войск плохо с артиллерией, — вступила Ирина Ивановна. — Поэтому ясно, что орудия они спасали любой ценой.

— Возможно, возможно… — бормотал Троцкий, вглядываясь в карту. Прерывистые красные линии оказались глубоко в белом тылу, окружение грозило всей воронежской группировке противника.

— Чего они ждут, спрашивается?

— Надеются нас остановить на тыловых рубежах, потому там быстро и отходили — чтобы подтянуть резервы. Воронеж им необходим как ступенька для наступления на Москву, за него они будут драться.

— Что ж, нам их упорство на руку, — заключил нарком. — Товарищ Сиверс! Вы готовы к развитию успеха?

— Так точно, готов, товарищ Троцкий. — Однако…

— Никаких «однако»! Если бы мы колебались и медлили перед октябрьским переворотом, ничего бы у нас не вышло. Зиновьев и Каменев нас, помнится, запугивали, дескать, в столице у Временного Собрания и немецкие части, и юнкера, отлично вооружённые, готовые драться, и казаки, и гвардия может вырваться из стрельнинского окружения — нельзя, мол, выступать! Но мы их не послушали, да, не послушали! Действовали смело, решительно, и добились полного успеха. Вот и вы тоже — не медлите, углубляйте прорыв, вводите резервы, сейчас не до сбережения чего бы то ни было! Преступлением перед революцией будет упустить такой шанс!

— Безоглядное продвижение вперед без должного закрепления на позициях… — начал было Сиверс, но Троцкий лишь отмахнулся.

— Медлить нельзя, товарищ комфронта, понятно вам это или нет? Нельзя! Белые вот-вот сообразят, чем им грозит наш прорыв, поймут, что нас уже не остановить и начнут отход от Воронежа, выскальзывая из нашего капкана. Это, конечно, тоже будет успех — отбросить их на юг. Но не тот успех, что нам требуется!

— Вас понял, товарищ нарком.

— Что-то быстро вы согласились, — Троцкий пронзил Сиверса взглядом. — Небось думаете, мол, пусть начальство это уедет, а мы тут сами обделаем, как считаем нужным? Нет уж, дудки! Никуда не уеду, буду следить! Егоров на востоке отстаёт… так что от вас теперь зависит куда большее, чем вам казалось. Наступление вести со всей пролетарской энергией, яростью и отвагой! Все резервы — в дело! К чему они нам, если белые отступят, вырвутся из ловушки? Теснить силы контрреволюции на юг мы сможем и так. Но надо не выталкивать их, а окружать и уничтожать! Чем решительнее будут наши победы, тем внимательнее и пристальнее станет мировой пролетариат смотреть на нас, тем скорее он сам убедиться в действенности вооружённой борьбы за свободу, и тем скорее вспыхнет мировая революция!

Закончил речь свою товарищ нарком словно на митинге — стоя, взнеся сжатый кулак и обводя всех собравшихся огненным взором. Говорить Лев Давидович умел. Не сбивался, не мямлил, не тянул — фразы лились потоком, без малейших сбоев, «как по писаному».

Правда, Бешанова с ним сегодня не было. Говорили, что он сидит безвылазно в здании Харьковской ЧК, держа при себе для поручений коменданта Фукса и командира расстрельного взвода Саенко; а вот Нифонтов постоянно отирался в штабе фронта, без каких-то ясных полномочий и дел. Красные командиры, даже и те, что из пролетариата, его сторонились, военспецы смотрели с брезгливостью.

Ирина Ивановна печатала очередную пачку приказов, когда Нифонтов вдруг возник на пороге её отдела (именно её, потому что начальник его так в штабе и не появлялся, занятый какими-то особо секретными и одному товарищу Троцкому известными вещами).

Костя отпустил жидковатые усики, носил щёгольские сапоги на изрядном каблуке, чтобы казаться выше и значительнее. Перетянут ремнями, словно красотка корсетом; справа маузер, слева шашка.

— Где последние донесения от передовых отрядов? — поинтересовался он голосом, что, наверное, ему самому казался сильным, властным и значительным. — Мне сказали, что вы забрали их все. Дайте, мне они нужны.

Ирина Ивановна не подняла головы. Пальцы её с прежней скоростью порхали над клавишами.

Нифонтов побагровел.

— Я задал вам вопрос!

Ирина Ивановна продолжала печатать.

Костя, казалось, заколебался. Но уже миг спустя рот его сжался в некрасивую бледную черту, правая рука легла на кобуру.

— Встать, сука! — почти завизжал он. — Документы сюда! Я приказываю!

Ирина Ивановна перестала печатать. Пальцы Нифонтова дернули кожаный клапан кобуры, однако прямо в лоб ему вдруг уверенно глянул чёрный глазок пистолетного дула. Верный, как смерть, «люгер», 9 миллиметров.

— Руки!.. — скомандовала Ирина Ивановна.

И тут Костя Нифонтов сделал самую большую глупость, какую только смог.

Рук он не поднял. Рванулся в сторону, но не вправо от Ирины Ивановны, а влево, так что кисти её надо было сделать совсем небольшое, почти незаметное движение. Пальцы Нифонтова уже сомкнулись на рубчатой рукояти маузера, но такое страшилище из огромного деревянного футляра (могущего служить ещё и прикладом) в один миг не выхватишь.

«Люгер» грянул, в замкнутом помещении вышло особенно громко. Раз и второй, полетели слегка дымящиеся гильзы.

Костя с воплем грохнулся на пол, галифе быстро темнели от крови.

Ирина Ивановна вскочила, ствол смотрел Нифонтову в голову.

На грохот стрельбы в кабинет вбежали люди, охрана штаба, краскомы, затем и сами Сиверс с Егоровым, пистолеты уже наготове.

— Что такое? Что тут случилось?

— Подверглась нападению вот этого, — небрежно кивнула Ирина Ивановна на корчившегося Костю. — Была вынуждена защищаться. Предложила ему поднять руки и прекратить глупости, однако понимания не встретила. Пришлось стрелять. Как видите, товарищи командиры, могла бы легко его прикончить, но не стала. Отправила ему по пуле в мякоть ног.

Над Нифонтовым уже склонялись, кто-то наспех начал перевязывать раны.

— Только этого нам и не хватало, — чертыхнулся Сиверс. — Товарищ Шульц! Неужто нельзя было как-то иначе…

— Нельзя, товарищ комфронта, — твёрдо ответила Ирина Ивановна. — Поинтересуйтесь у этого гражданина, зачем он сюда явился и что от меня требовал. А требовал он, ни много, ни мало, все последние донесения от наших передовых частей, совершенно секретные сведения! Не удивлюсь, что на самом деле никакой это не сотрудник секретно-исполнительного отдела нашей славной ВЧК, а агент разведки белых!

Меж тем явились и санитары с носилками; стонущего Костю уложили на них, понесли прочь. Маузер его так и остался на полу, а как он оказался снят — никто даже и не понял.

Сиверс мрачно молчал, мял подбородок; Егоров скривился, потирая щёку, словно его мучила сильнейшая зубная боль. Остальные штабные тоже молчали.

— Что с вами, товарищи? — Ирина Ивановна обвела всех строгим взглядом, словно в классе кадетского корпуса. — Чего вы боитесь? Вы, красные