Кроме этого здания были еще и другие доказательства того, что настоящая резиденция товасов вовсе не временный лагерь. В этом можно было удостовериться, поднявшись на холм, возвышающийся над озером. Там на большой площадке, закрытой густой листвой низких пальм, виднелось нечто вроде подмостков на столбах, поддерживавших двойную платформу. Нижняя платформа напоминала кровать на четырех гигантских ножках, верхняя заменяла крышу.

Не без труда можно было взобраться на первую платформу по бревну с зарубками, заменявшему лестницу. Поднявшись на платформу, любопытные увидели бы скелет, покрытый морщинистой обтянувшейся кожей; и тут же целая коллекция всевозможных предметов, принадлежавших покойному: копье, дротик, матакана, или военная палица; пестрое пончо вместо савана покрывало скелет. Если умерший был старейшиной, то около него клали еще великолепный плащ из перьев и другие знаки его достоинства. От дождя такую воздушную могилу защищала вторая платформа, служившая крышей.

Холм около деревни товасов весь был покрыт этими странными постройками, из них некоторые относились к очень древнему времени. Действительно, это селение было одним из древнейших городов товасов, то есть той части племени, вождем которой был Нарагуана.

Деревня эта не была для них постоянным местопребыванием, потому что обитатели пампасов никогда не имеют оседлого жилища, тем не менее они считали ее своей резиденцией и хранилищем останков своих предков. Где бы ни умер индеец из племени товасов, за исключением пленника или незначительного индейца, зависящего от племени, друзья относили его останки в священный город и клали их рядом с умершими ранее членами семьи на вершине горы. Когда же приближалось время смерти кацика или другого знатного индейца из племени, весь народ бросал свои дела, бросал предпринятые экспедиции и спешил в деревню, оставаясь там до последней минуты жизни умирающего.

Часто индейцы в подобных случаях бросали свою кочевую жизнь и надолго, иногда на несколько лет, отказывались от походов по Чако и в особенности за границу пустыни.

Такой же случай произошел недавно и в племени Нарагуаны.

Согласно древнему обычаю, старый кацик, предчувствуя близкий конец, отправился в долину Пилькомайо к могилам своих предков. Он хотел сообщить об этом своему другу-натуралисту, но не мог. Накануне отъезда индейский вождь был неожиданно поражен приступами уже давно угрожавшей ему болезни. Его умственные и физические силы были сразу парализованы, так что уже в бессознательном состоянии его понесли на носилках в священный город. Там безжизненное тело его отнесли на гору мертвых и с известными почестями, в присутствии всего народа положили на самой высокой площадке рядом со скелетами его предков…

Обычно лазурно-голубое небо равнины Гран-Чако приняло пурпуровый отблеск приближающихся сумерек; тени пальм удлинились на поверхности светлого и спокойного озера, постепенно исчезая с приближением ночи.

Девушка медленно подошла к озеру и села на камень почти у самого берега. По эту сторону озера находились хижины зажиточных товасов, и девушка вышла из одной такой хижины. Она была индианка и, судя по ее замечательной красоте, по наряду, по бусам и браслетам на ее шее, руках и ногах, принадлежала, вероятно, к знатной и богатой семье.

Невдалеке между хижинами и на равнине, расстилавшейся вблизи, виднелись мужчины, женщины и дети. Разделившись на группы, они предавались различным занятиям, свойственным их возрасту или полу.

Перед вигвамами сидели женщины и молодые девушки; некоторые из них держали корзины, сплетенные из ветвей пальм, другие складывали мед, принесенный их мужьями и братьями, остальные — кто приготовлял обед на воздухе, кто плел гамак или искусной рукой украшал разноцветными перьями шкуры ланей, приготовляя из них плащи, которыми так славятся в целом свете туземцы Америки.

Дети играли около матерей, образуя группы, достойные кисти знаменитых художников. Мужчины разговаривали о текущих событиях. Пойманная рыба, убитая дичь и разные припасы были сложены у входов в хижины.

По равнине, составлявшей общее пастбище, скакало несколько индейцев, сгоняя лошадей, овец и другую скотину. Индейцы-товасы настолько цивилизованы, что даже занимаются скотоводством. Вероятно, лошади, овцы и весь этот скот были украдены у белых, но такое воровство не считается преступлением у дикарей: война у них не имеет другой цели, кроме удовлетворения своих потребностей.

В деревне и в долине царили мир и тишина. Это была не жизнь дикарей с грубыми нравами и зверскими страстями, но картина тихого пастушеского счастья.

Население индейских деревень живет исключительно только животной жизнью, повинуется только животному инстинкту и не имеет ни малейшего понятия о том, что в цивилизованных странах принято называть общественной нравственностью.

Глава XVII

ИНДЕЙСКАЯ КРАСАВИЦА

Девушка, сидевшая на берегу озера в грациозной позе, с длинными косами, отражавшимися в спокойной поверхности воды, на взгляд художника, показалась бы олицетворением мира и тишины. Но между тем в сердце этой индианки бушевала, быть может, более дикая страсть, чем у всех, вместе взятых, обитателей соседней хижины. Неподвижно устремленный взгляд ее черных глаз выражал глубокую ненависть; грудь порывисто и тяжело вздымалась, с уст ее по временам срывались отрывистые слова.

— Он ушел к ней… полюбоваться на ее бледное лицо, которое ему кажется красивее моего… Может быть, он хочет сделать ее царицей племени?.. Если так… — прошептала индианка, выпрямляясь и протягивая руку к озеру, — если меня ждет это несчастье, если такое унижение должна перенести дочь индейского народа, тогда, Дух вод, прими лучше Насену в свое лоно!

С минуту она оставалась неподвижной, точно ожидая ответа на свою мольбу, но вдруг иные мысли зашевелились в ее мозгу, и она выпрямилась.

— Нет! — воскликнула она. — Сын великого вождя, теперь уже спящего могильным сном, не имеет права пренебрегать девушкой, почти равной ему по происхождению. Если его клятва, данная перед лицом Нарагуаны, не будет исполнена, Насена отомстит. Она знает, как умирают и как предают смерти… Она умрет, но не одна… Нет, Дух вод, Насена не будет твоей раньше, чем смерть соединит в своих объятиях соперницу и изменника!

Окончив эту горячую тираду к невидимому духу, индианка встала, но зловещие думы не оставляли ее.

За минуту перед тем она просила смерти