и, хотя от них до деревни было около мили, они различали голоса мужчин, женщин и детей, доносившиеся до них в безмолвном спокойствии ночи.

Из лагеря доносилось мычание быков, лай собак и иногда ржание лошадей. Боясь, что их лошади ответят на это ржание, Гаспар, из предосторожности, покрыл им головы свернутым одеялом так, чтобы они не могли слышать. К этим звукам примешивались еще зловещие крики сов, пролетавших по временам вблизи воздушных могил, тяжело махая своими крыльями. Путешественники, нерешительные и взволнованные, вернулись к своим лошадям и, став в тени, снова принялись обсуждать план будущих действий.

Циприано, как и прежде, основываясь на своих предположениях, настаивал на том, чтобы немедленно пробраться в город товасов. Людвиг присоединился к его мнению. В нескольких шагах от них шла тропинка, проложенная, вероятно, индейцами на кладбище. По ней они свободно могли идти в город, и Людвиг продолжал уверять, что Нарагуана примет их и не откажет в своей помощи.

— Конечно, — возразил Гаспар, — старый кацик не задумался бы помочь нам, обратись мы к нему раньше, но в настоящую минуту, мой дорогой Людвиг, он не имеет возможности оказать нам защиту.

— Что вы хотите этим сказать? — воскликнул Людвиг, удивленный словами гаучо и бросая на него испуганный взгляд.

Глава XVIII

ШЕБОТА

Гаспар, не отвечая на вопрос Людвига, влез на столб, подпиравший подмостки, и стал рассматривать труп, лежавший на платформе.

— Предчувствие не обмануло меня, — проговорил он наконец. — Нарагуана умер. Вот он лежит неподвижно в своем наряде кацика. Да, я не ошибся, это действительно лицо старого кацика: я узнаю его из тысячи.

Гаспар спустился на землю, предоставляя своим товарищам убедиться в справедливости его слов. Каждый из них рассматривал убранное дорогими тканями тело покойника, покрытое великолепным плащом из перьев, этим отличительным знаком достоинства кацика. Луна, спускавшаяся к горизонту, освещала своими бледными лучами спокойное лицо умершего. Молодые люди сразу узнали его и, сняв шляпы, с уважением поклонились останкам достойного старца, бывшего при жизни верным другом их семьи; затем оба они со стесненным сердцем спустились к Гаспару.

К несчастью для них, уже не было в живых того, кто оказал бы им помощь, покровительство и правосудие.

— Теперь все ясно, — проговорил Гаспар, — Нарагуана умер; вместо него вождем племени сделался молодой волк. Бог мой! Хорошо, что мы действовали осторожно! Старого Нара-гуаны уже больше нет в живых… некому было бы защищать нас от разбойников. Впрочем, у меня еще остались друзья среди старейшин племени. Не все же индейцы так испорчены. Я оказал когда-то услугу одному знатному воину, и он, наверное, не откажется помочь нам в трудную минуту. Он и при жизни Нарагуаны пользовался властью и, вероятно, и теперь сохранил ее. Мне почему-то даже кажется, что сын старого кацика здесь не всемогущ и не пользуется такой любовью, как его отец. Еще и раньше я слышал толки, что племя против назначения его кациком. Да, впрочем, хотя бы он был и главой племени, его власть не безгранична. Ни один кацик не может действовать самостоятельно, без согласия старейшин. Вождь индейцев не всевластный деспот, но правитель, избранный своим народом; следовательно, у нас еще остается некоторая надежда.

Сообщив своим слушателям все эти соображения, гаучо несколько минут стоял погруженный в задумчивость. Затем он продолжал:

— Нам следует действовать очень и очень осторожно, и главное — не торопиться. Поспешность может испортить все дело. Надо прежде всего хорошенько изучить местность. Через час луна скроется за пампасами, и только уже тогда, когда совершенно стемнеет, я попытаюсь…

— Что ты задумал, Гаспар? — воскликнули в один голос оба юноши. — Ты советовал нам осторожность, будь же и сам осторожен. Не рискуй собою без крайней необходимости! Сообщи нам свои планы в этом деле, которое больше касается нас, чем тебя. Ты не имеешь права действовать один, оставляя нас в стороне.

— Не беспокойтесь, — ответил Гаспар, — у меня не такой характер, да я уже и не настолько молод, чтобы, не взвесив сначала всех обстоятельств, рисковать жизнью, когда она необходима всем вам. Прежде всего, я хочу один проникнуть в город!

— Один! — воскликнул Циприано. — Ты хочешь идти один, рискуя жизнью для нас, и без нас? Не говорил ли ты сам сейчас, что будешь осторожен? Нет, мы не позволим тебе этого!

— Конечно нет, — ответил в свою очередь Людвиг. — Если кто-нибудь и должен рискнуть, так это прежде всего я и Циприано.

— Ни один из вас не может и думать о том, чтобы проникнуть к индейцам, — возразил Гаспар. — Какой же толк будет из того, если вы пойдете со мной? Это было бы совершенно бесполезно. Втроем нас наверное заметят. Что же касается меня, я надеюсь пробраться в темноте, не возбудив подозрения, и разузнать там обо всем. Для меня безразлично — застану ли я их спящими или нет, мне только нужно узнать, где находится девочка, и это уже будет шаг к освобождению, а в остальном я полагаюсь на Божью волю.

Доводы гаучо были вполне справедливы. Ничего нельзя было возразить против намеченного им плана действий. Юноши волей-неволей должны были согласиться с ним. Им отлично было известно хладнокровие гаучо, и надежда на успех невольно закралась им в сердце. Они не сомневались, что Франческа находится у товасов, и им казалось возможным, раз известно, где она, хитростью освободить ее из плена. План гаучо ободрил молодых людей, но приходилось дожидаться захода луны.

Все трое, не сходя с края площадки, смотрели на тропинку, спускавшуюся к городу.

Между тем огни в городе погасли, но это не служило доказательством, что индейцы заснули. Огни разводились только для приготовления ужина, а затем их тушили. Теплый климат Чако избавляет жителей от необходимости разводить на ночь костры. Индейцы не спали: на это указывали доносившиеся до слуха Гаспара голоса. Но это отнюдь не воспрепятствовало бы его намерению пробраться в город товасов после захода луны. Он изменил, насколько возможно, свой костюм, чтобы больше походить на индейца-товаса. Ему не надо было покрывать лицо темной краской — цвет кожи