Знать при желании могла бы и прекратить эти сплетни. Они знали Ипполиту и могли понять истину. Но у них были собственные причины для недовольства. Они ревновали к ее власти надо мной, к ее друзьям и новой крови во дворце; считали, что она учит их дочерей развязности, а в глубине всего лежало их намерение заключить брак на Крите.

Судьба, на которую я рассчитывал, не вступилась, чтобы освободить меня от этой участи. Федра – дочь Миноса, а на Крите старая вера слишком сильна, чтобы отставить в сторону женскую линию. Если я отдам ее мужу достаточно высокородному для такого брака, весь Крит покорится ему. Если я отдам ее селянину, как сделали однажды в Аргосе, то опозорю себя, и критяне свергнут мою власть. Если я оставлю ее в безбрачии, Федра будет искушать всякого честолюбивого царя в Элладе и знатного господина на Крите. Я бы пошел и на это – ради своей любимой и ее сына, но, кроме всего прочего, оставались Микены. Теперь там правил Эхелай. Он уже давно выдал замуж сестру, но, прознав, что я отказал Львиному дому и предпочел пленницу, взятую собственным копьем, он не успокоится, пока не смоет оскорбление кровью. Он даже не поверит, что я способен отказаться от союза с ним по столь ничтожной причине, и будет заранее считать меня врагом. Тогда Микены и Крит, как два жернова, примутся перетирать Афины, словно зерно.

Время истекало, и я понял, что судьба может предоставить мне единственную надежду. Втайне я надеялся на смерть Федры. Я думал о ней, как следует думать о способе добиться желаемого исхода. Возле каждого царя есть люди, для которых достаточно лишь посмотреть в нужную сторону. Всякий может протянуть свою руку к добру и злу.

Все это уже торопило меня, когда я получил приглашение от Пирифоя, звавшего нас обоих к себе на свадьбу. Мы охотно отправились в гости, надеясь, что, не видя нас, народ Аттики обратится мыслью к иным предметам. Но пир оказался самым неудачным в Элладе; даже хуже того, что был в Калидоне после охоты на вепря.

Все началось хорошо. Пирифой правильно выбрал себе жену: дочь знатного князя, она была истинной лапифкой и, подобно собственной матери, была готова связать свою жизнь с мужем-бродягой. Дом был набит гостями, вином и яствами до самых дверей. Лапифы умеют принять гостей. В пиршественном зале потчевали царей, господ и воителей, а обширный двор был уставлен столами для слуг, арендаторов и земледельцев, за ними под деревьями тоже были столы. Пирифой сказал мне, что они для кентавров.

Я уставился на Пирифоя, и он сразу ответил:

– А почему нет? Я обещал Старому Ведуну, что позабочусь о них, и сдержу свое слово. Никто не посмеет охотиться на них развлечения ради, красть их лошадок, жечь борти; если же они попадутся на краже ягненка или ребенка, я буду судить их, а не прибивать к деревьям на страх остальным, как делают селяне. И они уже отвечают мне признательностью. Кентавры как кони, они чувствуют друга. В прошлом месяце они предупредили меня о набеге похитителей скота. Спустились для этого прямо на равнину. Такого события Фессалия не помнит. Я обязан угостить их, и они будут довольны. Я знаю их вкусы, чего там… Мясо, повозка сырых костей, которые они разгрызают до мозга, перебродившее на меду кобылье молоко. Все это я запас в стороне, потому что от запашка просто с души воротит. Раз они будут сидеть отдельно, можно не опасаться, что к ним попадет вино. Кентавры безумеют от него.

В день свадьбы я сопровождал Пирифоя как дружка жениха; за свадебной колесницей следовала череда верховых лапифов. Прекрасное было зрелище – цепочка всадников, опускавшаяся от твердыни отца невесты до самой равнины. Селяне приветствовали нас криками, кентавры – немелодичным воем, от которого кони разбежались бы, не удерживай их руки лапифов. Потом мы приступили к пиру. Выполняя обязанности дружки, я приглядывал за тем, чтобы все было в порядке, и отметил, что кентавры пируют вовсю, хотя видок, как предупреждал Пирифой, был еще тот. Лишь в одном углу соблюдались приличия… Там сидел Старый Ведун, окруженный своими мальчишками. Должно быть, и они кое-чему научили его, пусть он и преподал им много больше. Я не узнал бы их – умытых, причесанных, в золоте, – однако возле него постоянно находилось двое или трое юнцов, оставлявших свою родню, чтобы почтить старика посреди вони кентаврийского пира.

В Фессалии на праздниках женщины сидят отдельно, однако я мог видеть Ипполиту возле невесты. Она была в женской одежде, зная, что Пирифою это понравится, и ни одна из женщин не могла затмить ее красоту. Мне так всегда казалось.

Кроме своих слуг я прихватил с собой для поручений юного Менесфея, моего родича, сына Питея, двоюродного брата моего отца, скончавшегося в изгнании во время войны за престол. Я не видел необходимости пробуждать в юноше память о старых бедах, учитывая, что между ним и отцом – по всем сведениям, человеком властным – не было особой любви. Поэтому я предоставил ему место при дворе и считал юношу полезным: смышленому парню ничего не нужно было повторять дважды. Ошибаться ему случалось лишь от излишнего усердия; в свое время его часто поправляли, и теперь он рад был показать другим их ошибки. Но навязчивость легче исправить, чем тупость.

Теперь же он обслуживал столы вместе с другими юношами хорошей крови. Но едва я сел и прикоснулся к мясу, к плечу моему склонился мальчик, негромко проговоривший:

– Знает ли мой господин, что его слуга поит Старого Ведуна вином?

Тщательно причесанный, в вышитых одеждах, но коричневый, как старое дерево, он воспользовался цокающим кентаврийским именем, и я немедленно отправился проверять. Конечно же, Менесфей со своим кувшином оказался перед Старым Ведуном. Один из мальчишек, разносивших мясо, из-за плеча шептал ему: «Не надо!» – но Менесфей или же не слышал, или не хотел замечать.

Голова Старого Ведуна склонилась вперед, ноздри шевельнулись, зачуяв сладкий и странный запах. Но мудрость остановила его, а может, он доверился мальчишкам. Отвернувшись, кентавр отвел от себя кувшин – жест простой, словно у зверя, но сделал его он с воистину царским достоинством. Один из мальчишек перехватил руку Менесфея и показал в мою сторону. Но теперь ему нужно было миновать скамьи, на которых сидели кентавры, уже уловившие запах вина. Один из них протянул руку и выхватил кувшин, к нему присоединились еще двое, вырывавшие сосуд друг у друга, успевая при этом хлебнуть.

Менесфей подошел без особой тревоги. Я уже гневался, потому что помнил, как передавал ему предупреждение Пирифоя, и потому спросил, зачем он это сделал. Тот с праведным видом ответил:

– Я решил, господин, что ему выказывают мало почтения: и посадили подальше, и вина не дают, хотя вся дворцовая челядь пьет вовсю. А ведь он их наставник, хотя и кентавр.

– Наставник? – переспросил я. – Он – царь. Но никогда не был под крышей со дня своего рождения. Мальчики знают, каков он, и любят его. Такова любовь. А ты любишь лишь собственные представления, справедливые лишь для себя самого. Ты станешь мужчиной, лишь когда начнешь учиться, прежде чем учить других.

Теперь кентавры долизывали остатки. Пролили они много, поэтому я решил, что беды не будет, и ничего не сказал Пирифою, что-то шептавшему невесте. Трапеза оканчивалась, наступало время плясок.