Лив чуть было не усмехнулась, но высокая фигура владыки Омнихрома вымела из ее головы все забавные мысли. Когда он подошел ближе, она осознала, что он не так велик, как казался издалека. Его белые одежды и капюшон на больших синих рогах, растущих из его плеч, делали его крупнее обычного смертного, но он ростом не дотягивал до Гэвина Гайла. Но он сиял, как будто в его жилах струился желтый люксин вместо крови. Его волосы были уложены в зубчатую корону при помощи желтого люксина, так что они ослепляли, словно он был увенчан самим солнцем, а в его глазах была круговерть цветов.

И он смотрел на нее.

Я слишком мелкая мошка для него, снова подумала она. Щека ее болела, по ней по-прежнему стекала струйка крови. Взрыв порохового фургона сбил ее с ног, и она лишилась сознания, а шрапнель посекла ее во многих местах. Она не знала, как ее нашли среди трупов. Она не знала, зачем им она.

– Как ты попала сюда, Аливиана Данавис?

– По большей части пешком, – ответила она. Данавис. Вот оно что. Они знают, что вражеской армией командует ее отец. И она как дура сама отдала себя в их руки. Молодец, Лив.

Владыку Омнихрома окружали его прихвостни: извлекатели с прорванным ореолом всех типов, солдаты, вестники и несколько высокопоставленных офицеров из лагеря короля Гарадула, которые откровенно чувствовали себя не в своей тарелке среди всех этих извлекателей, не говоря уже о владыке Омнихроме. Владыка Омнихром взял странный мушкет с него ростом. Он поднял его, вставил его подпорку в паз на стволе, установил перед собой и направил на сражающихся под холмом.

– Мертвая точка вон на той зеленой двери, – сказал он.

– Третий дом слева? – спросил корректировщик.

Лив мало понимала в мушкетах, но знала, что с трехсот шагов так точно не попасть. Неприятно, когда в твою сторону кто-то стреляет, но попасть в цель больше чем с сотни шагов можно лишь надеяться. Тем не менее владыка Омнихром сделал глубокий вдох, взял прицел сквозь дымку, выстрелил.

Мушкет взревел.

– Три ладони вверх, одну влево, – сказал корректировщик.

Владыка Омнихром передал мушкет помощнику, который начал его перезаряжать. Повернулся к Лив:

– Я хочу, чтобы ты присоединилась ко мне, Лив. Я видел, как ты прошлым вечером слушала меня. Ты поняла меня. Я видел.

Оролам, она думала, что он смотрел на нее, но списала на воображение. Его вчера тысячи слушали. И как он узнал ее?

– Ты ведь любишь отца, Лив?

– Больше всего на свете, – сказала она. Откуда он знает ее имя, тем более прозвище?

– И сколько ему лет?

– Сорок? – сказала она.

– Значит, стар. Для извлекателя. Не будь он извлекателем, он мог бы прожить еще сорок лет. Но как верный Хромерии извлекатель он уже старый пес, верно? Большинство мужчин не доживают до сорока. Твой отец наверняка очень дисциплинирован и очень силен.

– Сильнее, чем вы думаете, – сказала Лив. Она ощутила прилив эмоций. Кто такой этот ублюдок, чтобы говорить об ее отце? Она никому не позволит дурно отзываться о нем. Он великий человек. Даже если и ошибается.

Помощник протянул длинный мушкет владыке Омнихрому. Он поднял его, установил его значительный вес на длинной опоре и сказал:

– Синий извлекатель, справа от надвратной будки.

Лив смотрела, пока владыка Омнихром выжидал. Синий извлекатель спрятался в бойницу, вынырнув, чтобы обрушить смерть на человека внизу, и снова спрятался. Когда он вынырнул, владыка Омнихром сказал:

– Сердце. – Мушкет взревел.

Вспышка света, брызги крови, и извлекатель исчез из виду.

– Плечо, левее, – сказал помощник. – Ладонь левее и три больших пальца вверх.

Владыка Омнихром вернул мушкет с вежливой благодарностью.

– Когда настанет время, ты им расскажешь? – спросил он Лив.

– Им? О моем отце? – Лив замялась. – Я сделаю все что нужно.

– Что нужно. Интересно, как они это делают, не так ли? Что, если ты не сумеешь вовремя вернуться в Хромерию? Убьешь ли ты отца сама, собственной рукой? Что, если он попросит тебя остановиться? Будет тебя умолять?

– Мой отец не такой трус.

– Ты уходишь от ответа. – В глазах владыки Омнихрома завращался оранжевый. Лив никогда не любила оранжевых. Они всегда нервировали ее. Когда молчание ее затянулось, он сказал: – Я отлично понимаю тебя. Когда я основал свою собственную Хромерию, я тоже слепо следовал за ними. Несмотря на то, что я есть. Одна из моих учениц прорвала ореол, и я убил ее собственной рукой. Она не первая погибла из-за невежества извлекателей, и не последняя, но она стала началом конца. Когда я убил ее, я понял, что поступаю неправильно. И отмахнуться от этого я не смог.

– Извлекатели действительно сходят с ума. Как ты. Набрасываются на своих друзей. Убивают тех, кого любят.

– О, абсолютно верно. Иногда. Некоторые люди неспособны справиться с силой. Некоторые кажутся достойными, пока не дашь им раба, и вскоре они становятся тиранами, которые бьют и насилуют своих рабынь. Сила – это испытание, Лив. Все могущество испытание. Мы не называем это прорывом ореола. Мы называем это проклевыванием. Ты никогда не знаешь, какой птенец вылупится. Некоторые вылупляются уродами и должны быть уничтожены. Это трагедия, но не убийство. Как думаешь, твой отец справится с избытком силы? Великий Корван Данавис? Невероятно одаренный извлекатель, которому, однако, хватило самодисциплины, чтобы дожить до сорока?

– Это не так просто, – сказала Лив.

– А что, если так? Что, если Хромерия поддерживает этот ужас только потому, что так сохраняет свою власть? Держит в страхе сатрапии, утверждая, что только они могут обучать извлекателей, что рождаются там – и не даром, никогда не даром, – и только они могут удерживать обезумевших извлекателей, каковыми сами все являются. Поступая так, они делают себя вечно полезными, вечно могущественными, а распределяя извлекателей по сатрапиям, делают себя центром всего. Скажи мне, Лив, – если судить о Хромерии по делам ее, находишь ли ты в ней место для любви, мира и света, что следует ожидать от священного града Оролама?

– Нет, – согласилась Лив. Она не понимала, почему защищала Хромерию, разве что из упрямства. Хромерия воплощала все, что она ненавидела, и оскверняла все, к чему прикасалась. Включая ее саму. У нее там оставались долги, и она не могла себе настолько лгать, чтобы не счесть, что ее побег в Тирею следом за Кипом не был отчасти выплатой ее долга Аглае Крассос и Рутгару.

– Истина в том, Лив, что ты понимаешь, что я прав. Ты просто боишься признать, что оказалась не на той стороне. Я тебя понимаю. Все мы понимаем. Есть хорошие люди, которые сражаются против нас, хорошие люди! Но они заблуждаются, они обмануты. Тяжко жить во лжи, но понять, что ложь есть ложь, еще тяжелее. Посмотри на то, что я делаю. Я освобождаю город – наш город по праву. Гарристон пускали по кругу как шлюху все государства. Это неправильно. С этим надо покончить, и раз никто другой этого не сделает, то сделаем мы. Разве город не заслуживает свободы? Должны ли эти люди платить за то, что два брата – из которых ни один тут не родился и которым было наплевать на эту землю, – сражались здесь? Сколько им расплачиваться?