Через день пришли крысы. Он проснулся, когда одна слизывала засохший суп с его шеи. Ее коготки впивались в его грудь, она была ужасно тяжелой. Он завопил, вскочил на ноги, заметался. Он кричал и кричал, но никто не слышал. Эта крыса убежала, но позже, в темноте, пришли другие. Они падали ему на волосы, на голые ноги, карабкались по штанинам. Они были повсюду. Десятки. Сотни, как ему казалось. Он орал, пока не сорвал голос, метался и бил их, пока руки не закровоточили, подвернул ногу на каком-то подвернувшемся старом ящике. И никто не пришел.

Мать нашла его утром третьего дня, свернувшегося клубком и закрывшего голову руками, хнычущего, обезвоженного, с длинными кровавыми ссадинами на голове, плечах, спине и ногах, он даже не пытался стряхнуть крыс, покрывавших его как плащ. Там было с десяток дохлых крыс и еще больше живых. Она, с мутными глазами, напоила его, неохотно промыла его раны остатками крепкой лимонной настойки, а затем опять пошла искать «дури». И все без единого слова. Когда он в следующий раз увидел ее, она вроде бы все забыла. У него по-прежнему были ссадины на плечах, спине и заду, где его покусали крысы.

Никто не придет, Кип.

Еще пинок.

Ты всегда разочаровывал всех.

Еще пинок.

Неудача.

Пинок.

Ты неудачник во всех отношениях.

Пинок.

– Хватит! Хватит! – закричал кто-то. Офицер в конце концов протолкался сквозь толпу, держа наготове мушкет. – Отойти! – рявкнул он.

Он поднял мушкет и направил ствол в голову Кипу.

Что я могу сделать? Зеленые шарики? Отлично.

Кип извлек зеленый шар и забросил его в зияющее дуло, желая, чтобы он там застрял.

Офицер нажал курок. Через мгновение мушкет взорвался у него в руках. Ружейная полка взорвалась, выбросив вспыхнувший черный порох прямо в лицо стрелявшему, от чего его борода тут же вспыхнула.

– Убить его! – крикнул кто-то.

Кип увидел вокруг себя обнаженную сталь, блеск солнца на клинках. И он начал смеяться. Поскольку кое-что он умел хорошо. Он умел принимать наказание. Он был черепахой. Или медведем. Черепахой-медведем. Оролам, какой же он идиот. Он снова рассмеялся, хлопая себя по плечам, лежа на земле. Зеленый люксин покрыл его, как того зеленого цветодея в Ректоне.

В этот момент клинок вонзился в зеленый люксин на его руке и застрял. Он вошел на два пальца, но люксин был толще. Он застрял, как топор в дереве. Кип кувыркнулся, вытянув еще больше зеленого люксина изо всех светлых поверхностей, даже не зная об этом, он тянул и тянул, извлекая свет из бесконечного крана Оролама.

Цвет наполнил его той самой дикостью. Дикостью скованной, зажатой, уловленной. Покрывавший его люксин стал толще. Кип подобрал ноги и с ревом выпрямился. Он обезумел. Он обезумел, и это было великолепно. Он ударил зеленой рукой человека с перепуганными глазами и мечом. Тот отлетел назад. Кип постоял секунду, и из его зеленой брони повсюду выстрелили шипы. Он шатался туда-сюда, смещая вес, врезаясь в толпу, словно они были крысами, которых следовало раздавить о стенки чулана.

Кровь хлестала толстыми струями. Кип больше не был человеком. Он был диким зверем, не желавшим в клетку. Бешеным псом. Какая-то смутная, мыслящая его часть думала, что он не мог бы двигаться в такой тяжелой броне. Он был силен, но не настолько.

Он не осознавал битвы вне маленького кружка вокруг него. Но даже и это было размыто – резкие движения слева и справа, отблеск света на клинках и поднятые мушкеты, которые нужно было сломать прежде, чем те успеют выстрелить. Он бил, хлестал и ударял с необоснованной ненавистью. Мысль была лишь одна – меня не остановить.

Через мгновения или часы – Кип утратил счет времени – он увидел страх во всех глазах. В пролом тек постоянный поток людей, теснимый массой тел у них за спиной, все они шли вперед и прямо на Кипа, но одно его присутствие тормозило этот прилив, люди пятились, как только видели его, остальные отпрыгивали в сторону, чтобы избежать его бешенства.

Их слабость еще сильнее воспламеняла его. Как крысы, кусающие в темноте, но разбегающиеся от света, они были трусами. Он бил их, разбивал головы, вспарывал животы. Он бросился к пролому, откуда они не могли убежать, пронзал их, разбрасывая по сторонам кровавые ошметки. В мозг его пробилась мысль. Среди всех этих криков и воплей, страха, тумана, мушкетного огня и клацанья доспехов кто-то кричал:

– Кип! Кип! Король Гарадул! Туда!

Кип не мог видеть кричавшего. Он вытянулся, увидел, что стал выше, люксин клубился у него под ногами, подняв его на несколько ладоней. Заглянув в город, он увидел Каррис, с красной и зеленой кожей, которая указывала мечом в сам город.

Король Гарадул созывал Зерцал к себе, после того, как они разделились, пройдя сквозь пролом. Выкрикивал приказы. На что-то злился.

Он не видел Кипа.

Не успев осознать, что он делает, Кип бросился в атаку, сосредоточив всю свою волю – твердо и неумолимо. Осталась лишь одна мысль – король Гарадул должен заплатить за все, что сделал. Он должен умереть.

Когда Гэвин услышал взрыв, он сразу понял, что произошло. Он уже почти подошел к стене, возвращаясь из доков, где при помощи первого света дня помогал создавать лодки для беженцев. Эвакуация будет вполне возможна, если люди будут адекватны. Гэвин сказал городским старейшинам, что знатные могут взять по три сундука, оружейники и аптекари тоже, богатые купцы по два, все остальные – что унесут. Это была простая рациональность, пусть и жестокая. Бегущим тирейцам потребуется медицина, и нельзя оставлять оружия, которым король Гарадул сможет вооружить свои войска и расширить агрессию. И хотя Гэвина с души воротило от необходимости помогать богатым больше, чем бедным, богатеи все же вынесут свои сокровища из города. Этими богатствами, если их оставить, опять же воспользуется король Гарадул, чтобы убивать других людей. Если все поступят согласно приказу, места хватит для всех, кто пожелает покинуть город.

Конечно, мошенничали все. Все. Знатные тащили по шесть сундуков. Богатые купцы по пять. Остальные врали, что они аптекари или оружейники.

Гэвин поставил во главе процесса главу местной гильдии, отправился извлекать на баржи, а когда вернулся, увидел, что его назначенец позволяет своим согильдейцам проносить багаж сверх нормы. Гэвин за пять секунд начертил возле пирса эшафот, и через десять секунд того повесили. Прежде чем тот умер, он поставил руководить другого.

– Принимай решения и будь справедлив, если сможешь, – сказал Гэвин глубоко нахмурившемуся рябому бондарю, которого поставил начальником. – С тобой вся полнота моей власти, даже если ошибешься. Возьмешь хоть одну взятку, и я специально потрачу время, чтобы твоя смерть была хуже вот этой. Настолько хуже, насколько я только смогу вообразить.

Затем он ушел. У него не было времени.

Он стоял у основания стены, когда услышал взрыв. Именно этого он и боялся. Вот потому он и создал Световодную стену. Со всеми этими домами, облепившими городскую стену с обеих сторон, трудно было защищать ее от врагов, ломящихся снаружи, но когда враг прорвался внутрь, оборона стены стала совершенно невозможной. Любой, кто держал лавку, мог получить от врага бочонок пороха, чуть подкопать под стену и установить заряд. Они могли работать в полной тайне, без помехи – могли и сделали именно это.