Четвертого декабря в Петербурге Орлова встречал ликующий народ. Казалось, будущее Орловых – рода героев, как их называл Вольтер, – безоблачно. В начале декабря граф Орлов представил Совету отчет о своей деятельности в Москве.

У Екатерины дрогнуло сердце, словно открылось второе дыхание. Она снова полюбила Григория. Ей показалось, будто ее фаворит изменился, посерьезнел, стал совершенно неотразимым. После его приезда она всячески его обхаживала, стараясь убедить, что он все такожде любим. Императрица пригласила своего сына с воспитателем и бывшим его законоучителем, архимандритом Троице-Сергиевой лавры Платоном, поговорить о недавних страшных событиях в Москве и о том, как славный граф Орлов сумел победить почти неодолимые трудности. Панин, с трудом переносивший Григория Орлова (впрочем, взаимно), не слишком желая его видеть, все же пришел вместе с воспитанником послушать своего соперника. Холодно поклонившись друг другу издалека, каждый из них тут же отвернулся в другую сторону. Повисла тишина. Интеллигентный Панин все-таки нарушил ее.

– Каким, однако, тяжелым оказался сей год, – сказал он, удрученно поглядывая на своего воспитанника, императрицу и архимандрита.

Екатерина, вздохнула и сказала, обернувшись к Григорию:

– Эпидемия чумы зачалась еще с прошлого лета с Закарпатья и Подолии, с Дунайского театра военных действий. Сначала Украйна потеряла толико народа от оной страшной заразной болезни, потом – вы ведаете, как покосила Россию.

– Я слышал, в Москве умирали по тысяче человек в день, – заметил юный Великий князь Павел Петрович. Орлов еще не успел и рта открыть, как Панин, с соболезнующим лицом, укоризненно покачав головой, объяснил воспитаннику положение дел:

– Было и по тысяче. Напуганный народ взбунтовался до такой степени, что стал крушить все на своем пути и даже убил архимандрита Амвросия. А резон всего: понеже московский градоначальник, старый фельдмаршал князь Петр Салтыков бежал из Москвы, никак не облегчив положения горожан. Народ надобно было успокоить, ан некому было.

– А что же новый губернатор Еропкин? – поинтересовался цесаревич.

Пока Орлов собирался с мыслями, Екатерина, повернувшись к сыну, ответила:

– Я дала Еропкину неограниченные полномочия. Он сделал все возможное, даже палил из пушек. Но моровая язва продолжала косить людей. Есть ли б не Григорий Григорьевич Орлов, – она с улыбкой кивнула на графа Орлова и задержала на нем взгляд, – кой сам попросился поехать в Москву и успокоить народ, уж не знаю, чем бы все закончилось.

Екатерина не спускала с любимца благодарных глаз. Тот скромно улыбался в ответ.

– А что, граф Григорий Григорьевич, тяжело было справиться с оной задачей? – спросил цесаревич Павел Петрович.

– Что вам сказать, Ваше Императорское Высочество? Не так уж и легко, – ответил граф Орлов, явно не собираясь распространяться о событиях в Москве.

– Расскажите, граф, подробнее, прошу вас, – обратился к графу архимандрит Платон. – Мы все не устаем удивляться, как умело вы справились с оной весьма и весьма непростой задачей.

Орлов вопросительно посмотрел на императрицу. Екатерина Алексеевна, ободряюще кивнув, добавила:

– Граф Григорий Григорьевич, недаром в вашу честь выбита медаль благодарным отечеством, – она любовно провела рукой по медали на его груди. – Будьте так любезны, милостивый граф, расскажите моему сыну о своем подвиге, дабы тот стал достойным примером и для него.

Склонившись и поцеловав ей руку, Орлов заметил:

– Сам не знаю, как бы все сложилось, но накануне отъезда я имел разговор с приятелем, лордом Каткартом, который сказал мне, что лучшее лекарство от панического страха есть вид человека бесстрашного. Вот таким я и явился в Москву. Всем своим поведением я показывал, что меня ничего не страшит.

И Панин, и архимандрит Платон, и Великий князь, и императрица слушали его с большим вниманием.

– А было ли на самом деле страшно? – не замедлил полюбопытствовать цесаревич.

Глаза цесаревича смотрели серьезно и выжидающе.

Граф Орлов отрицательно качнул головой.

– Нет, – ответил он и замолчал, задумавшись, о чем же рассказать дальше.

Архимандрит Платон помог ему:

– Что же стало вашим первым шагом в спасении людей?

– Первое, что я сделал – объявил, что в Москве действительно свирепствует моровая язва, и призвал жителей вооружиться мужеством, надеждой и крепостью. Сразу же учредили комиссии, предохранительную и исполнительную. Доктора начали собираться, объявлять результаты своих совещаний и давать советы, как всякий предохранить сам себя может. Было такожде увеличено число карантинов и больниц.

Здесь Екатерина прервала его, и, назидательно подняв палец, сказала:

– Причем граф Григорий Орлов отдал под больницу свой родовой дом на Вознесенской улице.

– Да, – продолжил Орлов, видно, увлекшись воспоминаниями недавних событий. – Были учреждены на казенный счет дома для воспитания сирот потерявших от чумы родителей. Докторам дали сверх двойного жалованья ежемесячное содержание, с обещанием в случае смерти значительной пенсии их семействам. Частным цирюльникам, исполнявшим роль фельдшеров, выплатили жалованье. Больничным служителям обещали по окончанию их службы вольность.

Архимандрит напомнил:

– Вы забыли еще солидную часть своего репорта, который все слушали тридцатого ноября. Например, зная, что русский человек куда больше самой болезни боится больниц, вы разрешили лечение на дому, а выходившим же из больниц велели давать вознаграждение от пяти до десяти рублев. Умерших людей хоронили на отдельных кладбищах служители и арестанты. Окромя одежды и содержания, последним давалось обещание прощения.

– Дорогой мой друг, – сказала Григорию с волнением в голосе Екатерина Алексеевна, – вы проявили необыкновенную распорядительность, и оное все с благодарностью отметили. Наипаче же вам благодарны я и мой сын.

Тонкий и хрупкий Павел Петрович, поклонившись ему, торжественно, ломающимся до фальцета голосом сказал:

– Я, как и матушка, как и весь русский народ, почитаю вас героем, граф.

Григорий Орлов поклонился ему в ответ. Довольно улыбающаяся императрица довершила беседу хорошей новостью:

– Теперь, с окончанием зимы, по давнему совету покойного Михаила Ломоносова для улучшения питьевой воды и соблюдения санитарной чистоты в городе решено сделать первый водопровод из Мытищ. Вода будет поступать в Москву по трем водораздельным каналам.

Григорий Орлов радостно улыбнулся.

– Сие весьма правильно: учинить водопровод! Михайло Ломоносов плохого не посоветовал бы.

– Сенату дано указание изыскать меры по уменьшению распространения сей моровой язвы, – вернулся, наконец, в разговор Панин.

– Мы желаем привлечь к строительству водопровода нашего самородка Кулибина Ивана Петровича, – продолжила свою мысль государыня. – Думаем и об оспенных прививках всему народу. Словом, у нас есть планы по оному поводу, но следует еще над тем поразмыслить. Потом доложу Совету все как есть.