Он не знал, была ли ее любовь вызвана лишь удачными обстоятельствами, или это было неизбежно, как бывает у двух предназначенных друг другу людей. Хотелось верить в первое, ведь тогда он будет меньше терзаться, зная, что он для нее — случайный, лишняя страница в жизни, добавленная ради забавы.

Степан надеялся, что она оставит свою любовь к нему и станет по-настоящему счастлива. Счастлива без него.

— Я не разлюблю вас. — возразила она, легко поняв то, что он мог сказать лишь глазами, ведь так трудно было б произнести это вслух.

— Но что, если я однажды разлюблю тебя? — горько спросил он, глядя ей в глаза.

Ответить ей было нечего.

Она уязвлено натянула одеяло до самого носа, отведя взгляд. Маниэр никогда об этом не думала, для нее каждый день — как последний, признаться, она и не надеется дожить до того момента, когда это случится.

— Я не хочу потом узнать, что тебя сожгли или еще как казнили за нарушение правил клана. — он убрал руку от ее волос, на ладони остался слабый отпечаток ее запаха, пальцы еще помнили тепло.

Голова шла кругом. Его тянуло к ней неведомой силой, даже ее аромат притягивал, и Степан из последних сил держался.

Такая красивая…

— Никто бы не узнал. — проронила она, хитрым, подстрекающим взглядом глядя на графа. И коварно улыбнулась, резко схватив его за колено.

Попаданец чуть не словил инфаркт, даже монстры так не пугали его, как Маниэр.

Эта женщина либо сведет его либо с ума, либо в могилу.

Он мученически возвел глаза к небу, убирая ее руку с ноги, и задался вопросом, за что ж ему такая пылкая любовь. Где же он согрешил?

Глазки Маниэр погрустнели, и как показалось ему, немного потухли. И хоть он знал, что поступил правильно, в душе скребли кошки. Степан не хотел ее расстраивать.

И терять тоже не желал.

— Но этот страх бы всегда жил со мной. — встал и тяжело вздохнул, — Одевайся. И больше не делай так. — он не оглядывался, собирался просто уйти, чтоб сердце перестало так бешено колотиться, словно у него аритмия, чтоб дыхание больше не застревало в горле, и чтоб глаза не видели, как она на него смотрит.

Степан почти вышел из комнаты, замер на долю секунды у порога, ее голос застал его в дверях.

— Поцелуйте меня. — требовательно произнесла Маниэр, нелепо волоча за собой одеяло и сурово сверля графа злым взглядом.

Граф окаменел, так и застыл, положив руку на ручку двери, тело после рейда ныло, плечи были болезненно напряжены.

— Что? — он, должно быть, ослышался.

Да, это просто слуховые галлюцинации от перенапряжения. Нужно убраться подальше отсюда, пока он не потерял последние капли терпения и не отринул голос разума.

В конце концов, мысль провести время с Маниэр здесь так, как она просила, была весьма и весьма привлекательна.

И бороться с искушением, с едва ли обуздываемым желанием становилось сложнее с каждой минутой.

— Я сказала, поцелуйте меня. — в приказном тоне повторила она, натягивая одеяло повыше на грудь. — Уж это-то вы можете мне дать, раз отказали в большем? — язвительно проговорила девушка, почти с ненавистью сверля его спину взглядом.

Маниэр не понимала графа. Разве не все мужчины мечтают затащить женщину в постель? Почему ей достался какой-то уж слишком заботливый и высокоморальный?

Пусть именно за это она его и полюбила, сейчас эти черты в нем ее откровенно выбешивали.

— Проси герцога Касара. — слабо усмехнулся Степан. — Уверен, он, в отличие от меня, даст тебе всё, чего бы ты ни пожелала. — она посмотрела на него, как на последнего идиота и закатила глаза. И король б не смог дать ей того, что она хочет. — Всё равно у нас одно лицо. — поникше проговорил он.

Наверняка для нее не будет большой разницы, с кем из них быть. Но он искренне недоумевал, почему после поцелуя с Касаром она пришла к нему, почти бездомному попаданцу.

Почему не осталась рядом с тем, кто даст ей действительно всё?

Увы, Степан не был настолько красив, чтоб сказать, что Маниэр повелась на смазливую мордашку и это… Агх, попытки понять ее всегда приводили лишь к головной боли. Пора бы уже признать, что эта девушка слишком непредсказуема.

Вампирша тихо скрежетнула клыками от досады, сердце испуганно сжалось внутри. Граф знал об их разговоре и… всё правильно понял. Да, она была согласна поцеловать другого, и что?

Слезы обиды подступили к глазам.

Даже сейчас, когда она готова отдать всё, граф отвергает ее жалкую просьбу. И если б у Кифена были мозги, то он, может, и увидел причинно-следственную связь.

Но он ж тупой, как пробка, что стало, увы, не самым приятным открытием для нее.

Только бы дурак не понял, что между ней и герцогом ничего нет, но граф Кифен, по-видимому, отборный дурак.

Граф, эта красивая сволочь, делал вид, будто страдает тут больше всех.

Ему что, жалко? Для него это ничего не стоит, ничего не значит, так почему он сопротивляется, что-то мелет про “правильно” и правила клана?

— Какой же вы скряга, граф! — сцедила она сквозь зубы. — Даже не поцелуете мне руку? И этой малости не сможете, да? Не подарите мне ни одного поцелуя? За что же вы столь сильно ненавидите меня, раз так жестоки? — срываясь на крик спросила она, размазывая слезы по щекам.

Лучше б он ей соврал, что ничего не чувствует, чем дал безнадежную, бессмысленную надежду.

Она бросала колкие слова ему в спину, и граф непроизвольно сжал дверную ручку, прикрыл глаза и медленно выдохнул. Слышать подобное от Маниэр оказалось больно. Куда больнее, чем он думал.

— Я люблю тебя. — возразил он, мягко покачав головой, и развернулся. — Люблю безумно, настолько, что это уже похоже на болезнь. — да, на неизлечимую болезнь. Степан попытался улыбнуться, но не получилось. Что толку от его любви, если все лишь на словах? Он бесполезен.

Маниэр трясло, зачем он с ней так? Зачем признается в любви