советского послевоенного феминизма), а личный опыт привел меня к нему, поскольку как женщина-ученый я постоянно сталкиваюсь с тем, что научные исследования, проводимые женщинами, характеризуются как более эмоциональные, более озабоченные «женским» вопросом и в конечном итоге не влекущие за собой таких же последствий, как «мужские» академические работы. Хотя, как и большинство женщин-ученых, я категорически против подобного дискурса (который существует не только в России), я понимаю, что это — неизбежная неприятность. Когда Надежда сказала мне о том, что она думала по поводу интеллекта Мадисона, я не удивилась, а испытала знакомую досаду, которую ты чувствуешь, когда сталкиваешься с чем-то, что считаешь неверным, но знаешь, что спорить бесполезно. У меня не возникло даже желания опротестовать этот тезис, так как во время проведения интервью я следую правилу, которое считаю главным: неважно, что говорит респондент; даже если я считаю его высказывания оскорбительными, сексистскими и расистскими, я придерживаюсь политики невмешательства. В итоге у меня есть интервью, в которых женщины высмеивают интеллектуальные способности других женщин и которые я оставила как есть, без обсуждений и объяснений. Наде, которая насмехается над умственными способностями женщин, вторит, например, Рита Дьякова, которая позже нее присоединилась к московской тусовке и была частью следующего поколения хиппи. «Там было больше ребят, — сказала она, описывая свою компанию, в которой все гордились тем, что серьезно увлекаются литературой, идеологией и спиритизмом. — Девушки в семнадцать-двадцать лет не очень интересуются интеллектом, их больше интересует любовь. Ну, естественно, с ребятами девушки приходили, какое-то время были, но в основном было больше ребят»[1096]. Уверенность в том, что благодаря мужчинам девушки из их компании получают более высокий статус, лучше всего отразилась в интервью Татьяны Сергеевой. С ее будущим мужем Михаилом, легендой и лидером хиппи, Татьяну познакомил ее друг. Михаил сделал ей предложение такими словами: «Вот я слышал, что ты тусуешься там. Про тебя что-то говорили. Но сейчас ты никто. Когда ты выйдешь за меня замуж, ты будешь женой Михаила Сергеева. Это будет такой статус»[1097]. Татьяна согласилась — не статуса ради, а потому что влюбилась. Из-за любви она также потом пошла получать второе высшее образование — лингвистическое — в институт иностранных языков, потому что ее мужу было стыдно, что у него жена — инженер-технарь. Как обычно, я не вмешивалась в ход интервью и не задавала никаких оценивающих вопросов, но я услышала в ее голосе некоторую обиду на мужа за такие слова и запросы, несмотря на то что память о нем была для нее абсолютно священна. Оглядываясь назад, я слегка жалею, что не была чуть более настойчивой и не подталкивала своих собеседниц во время разговора к попыткам заново оценить друг друга и свои собственные интеллектуальные позиции. Но в тот момент я думала, что в первую очередь я должна быть историком, а потом уж феминисткой. Хотя размышления о том, что вообще такое феминизм, в данном контексте поставили более сложные вопросы о моих отношениях с информантами.

Ил. 85. Наташа и Сергей Мамедовы перед Новодевичьим монастырем, Москва, середина — конец 1980‐х годов. Фото из архива Н. Мамедовой (Музей Венде, Лос-Анджелес)

Я поняла, что было бы слишком просто пренебрежительно махнуть рукой на женщин-хиппи из‐за того, что в своей самооценке они соглашались быть на вторых ролях. Девушки, ставшие хиппи, по определению были бунтарками. Они игнорировали многие советские представления о том, как должна вести себя женщина, или открыто бросали им вызов. Погружаясь в мир советских хиппи, они осознанно отказывались от советской женской роли. Не в последнюю очередь из‐за того, что мужчины-хиппи порывали с советскими нормами маскулинности как физически, так и идеологически, их подруги также в какой-то степени становились соучастницами этого пересмотра гендерных ролей, хотя, если смотреть со стороны, им приходилось меньше нарушать принятый порядок. Для них это скорее означало отказаться от соответствия общепринятым представлениям о том, что такое быть женщиной в советском обществе и как нужно выглядеть. Девушки-хиппи по-другому красились, в отличие от большинства выделяя больше глаза, а не губы. Они не укладывали волосы, а носили их распущенными. Они не так часто мылись и меняли одежду, поскольку им приходилось ночевать на чьих-то диванах и даже на полу. Родители Нади Казанцевой были озадачены и обеспокоены тем, что случилось с их прилежной дочерью. Они опасались, что из‐за своего внешнего вида она никогда не станет учителем — достойная карьера для советской женщины-музыканта. И, возможно, они были правы, потому что Надя через знакомых купила себе настоящие западные джинсы и научилась у Светы одеваться экстравагантно: «Мама, ваша любовь такая крепкая, а есть еще много вещей, которые мне надо узнать, если я буду вас слушать, я больше никогда ничего не узнаю». Летом 1969 года она ушла из дома на шесть месяцев: «И потом место моего обитания было вместе со Светой Барабаш: у нее в квартире, у ее поклонников, у ее любовников. Она была любвеобильная, а я не была. Я была девушкой, я ни с кем не общалась, а просто была сама по себе»[1098]. Вместо того чтобы осудить Офелию, как она это сделала за пару лет до того в отношении «двух девушек легкого поведения», Надя увидела в ее промискуитете стремление к свободе, которое уже не казалось ей чужим, даже если она сама не хотела или не могла жить такой жизнью: «Она была полигамна, она сказала, что хочет быть свободной. <…> Я была не такой. Я познакомилась с Женей и была с ним».

Вскоре Надя открыла собственный путь к свободе. Она упивалась свободой, которую давали путешествия автостопом, ночевки под открытым небом, и совершенно не беспокоилась о материальных благах. Несмотря на то что советские молодые люди много путешествовали — в стройотряды и в колхозы-совхозы на картошку, для советской девушки это было нарушением традиции — путешествовать одной или в компании приятелей. Бросить учебу и работу, оставить дом, отказаться от хорошей советской карьеры и гарантированной стабильной жизни было проявлением невероятного бунтарства, даже более серьезным, чем для сверстников-мужчин. Как сказала про себя Рита Дьякова: «Для советской девушки быть хиппи означало быть самой собой, а не такой, какой тебя хотят видеть»[1099]. Они также учились быть независимыми и самостоятельными. Как заметила Рита: «Слабые девушки уходили оттуда»