менее страдал от ее последствий; он бы, конечно, поспорил с таким заявлением, но после наших с ним многочисленных разговоров я бы скорее с этим согласилась[1110]. Но ни Шекспир, ни Саша никогда бы не захотели отречься от принципа, согласно которому отсутствие ревности является необходимым условием свободной любви. Я несколько раз брала у них интервью и несколько раз спрашивала каждого об их отношениях с Офелией и Светой Марковой соответственно, и оба настаивали на том, что свобода, которой они хотели, включала свободу их подруг жить в соответствии со своими сексуальными желаниями. Пеннанен называл отношения со Светой «экспериментальным партнерством», призванным преодолеть как временную страсть, так и эмоциональные обязательства. Однако вся его жизнь была и остается посвященной воплощению замыслов и планов Светы, он также ухаживал за ней, когда она находилась на поздних стадиях рака, хотя к тому времени они уже давно развелись. И это несмотря на то, что Света в течение почти десяти лет отказывалась с ним разговаривать, — в виде протеста или наказывая Сашу за то, что он лучше нее адаптировался к жизни в США, теперь уже понять сложно[1111]. Когда Шекспир уехал из Москвы в Израиль в 1973 году, он оставил свою квартиру и всю мебель Офелии — и ее упомянутому новому партнеру Игорю Дегтярюку. Формально все было проделано с той легкостью, которую так приветствовало хипповское сообщество. Но за этим скрывались более сложные чувства. Даже сорок лет спустя Шекспир, вспоминая московские дни, не мог скрыть своей обиды из‐за того, что другой человек так просто взял и занял его место. Его любовь длилась дольше, чем их отношения. Он дважды присылал Офелии — и уже ее следующему партнеру, Азазелло, — приглашение для выездной визы[1112]. И Саша Пеннанен, тоже прячась за стеной равнодушия, нет-нет да и обнажал что-то, что противоречило его вере в «свободную любовь».

При этом существует большая разница между тем, как большинство мужчин-хиппи описывали свободную любовь, и тем, как Офелия (со слов Казанцевой и Шекспира) говорила о природе и целях такой любви. Для Офелии свободная любовь была сознательным шагом к обретению свободы, которая выходила за рамки политических свобод, но была призвана изменить человеческие отношения. Можно предположить, что свои идеи она во многом почерпнула у Светы Марковой и Ларисы Пятницкой. В то же время для мужчин, особенно для «центровых», собиравшихся на Пушке, это было неотъемлемой частью хипповской жизни просто потому, что сулило веселье. Они ценили свободную любовь не столько как часть свободы, занимающей центральную роль в их мировоззрении, сколько как побочный продукт гедонистического образа жизни. Лишь немногие хиппи вспоминают, что свободная любовь серьезно обсуждалась как концепция, имеющая последствия, выходящие за рамки сиюминутного удовольствия: «Мы не обсуждали свободную любовь, — усмехнулась Наташа из Львова. — Знаете, в Советском Союзе не было секса»[1113]. Секса, конечно, в разных уголках советской империи было много, особенно там, где собиралась молодежь, и не только хиппи. В действительности есть немало свидетельств, говорящих о том, что в 1960–1970‐х годах люди в Советском Союзе не так страдали от подавленной сексуальности, как это было на послевоенном Западе, где чрезмерно культивировался миф о святости брака и семьи. Проблема советской молодежи скорее заключалась в том, где заниматься сексом, а не в том, заниматься им или нет. Джорджи Энн Гейер (Georgie Anne Geyer) описала свое потрясение от довольно похотливого поведения пионеров-подростков, которое она увидела во время своего визита в пионерский лагерь на море[1114]. Хипповские общины были прекрасной питательной средой для такого рода «свободной любви». Руководствуясь духом непредвзятости, они почти неизбежно вели к появлению как сексуально свободной, так и сексуально активной среды. Московский хиппи Кисс описывал, как его сексуальное пробуждение переплеталось с превращением в полностью созревшего хиппи Москвы середины 1970‐х:

В принципе, одна из замечательных вещей быть хиппи — это иметь много секса. Потому что обычно мы все немножко задавленные, в семнадцать лет ты живешь дома, у большинства нет герл-френдз, а потом ты становишься хиппи и обнаруживаешь… во-первых, исчезает контролирующая часть — родители: «Делай это, не делай это». Их нету. Потом ты занимаешь квартиру. И обычно там все встречаются, чаще всего люди остаются на ночь. Скажем так: ты идешь на концерт, после концерта ты идешь ночевать, и секс становится ежедневной жизнью[1115].

Когда я спрашивала бывших советских хиппи — и мужчин и женщин, — была ли в их сообществе «свободная любовь», то получала один из двух ответов. Первый звучал так: «Да, конечно, у нас была свободная любовь, как и у остальных хиппи в мире». Второй включал длинное пояснение, что свободная любовь означает вовсе не оргии, а свободное познание сексуальности в любви. Или излюбленный советский мотив: секс и любовь — разные вещи. Можно видеть определенную, хотя и не безусловную разницу в ответах между поколениями: представители ранней Системы предпочитали первый вариант, участники Второй Системы выбирали второй. Гена Зайцев заклинал меня понять следующее:

Юля, очень важен вот этот принцип, если ты его донесешь — это очень важно, это глобально [важно]: любовь и секс — это разные вещи. [Если] этого не понимают, пусть больше слушают «Битлз». Я вот скажу так: Джон Леннон, Харрисон… Маккартни — меньше, а Леннон и Харрисон — они пели о любви. Маккартни пел не о любви, а о любви и сексе. «Роллинг стоунз» в основном пели о сексе. Но они пели и о любви. А «Лед зеппелин» — только о сексе. Понимаешь, о чем я говорю? Вот разница[1116].

После всех взятых мною интервью и прочитанных воспоминаний у меня сложилось примерно такое же впечатление, как у Джорджи Энн Гейер. Мне показалось, что Советский Союз вовсе не был таким уж ханжеским местом. Борьба советских хиппи за включение концепции «свободной любви» в свой репертуар проходила, в общем, не в самой удушливой атмосфере, поэтому бунт против сексуальных запретов, похоже, не всегда соответствовал ожиданиям. Саша Бородулин, один из немногих людей, имевших возможность сравнить Восток и Запад, подтвердил мои догадки: в СССР не было сексуальной революции, потому что в ней не было такой необходимости. «Свободная любовь, в общем-то, и так всегда была свободной. А нам казалось, что у них [за границей] она более свободная. Но когда я приехал на Запад, то увидел, что у нас она была в сто раз более свободная. Как всегда, в России дошли до крайностей. То есть мы были экстремальными какими-то людьми»[1117].

Однако тот факт, что