ранней и верной, но обязательно последовательницей. Его ярлык «Мадонна» также указывает на несколько ироничное отношение, некоторую значимость и одновременно пассивную роль. В конце концов, Мария была бы никем без младенца в ее чреве и сошедшего на нее Святого Духа[1071].

В рассказах других женщин про Офелию иногда можно уловить намеки на некое ее духовное материнство. Ольга Кузнецова, жена приятеля Офелии, хиппи по кличке Чикаго, вспоминала: «Офелия была очень тоненькая такая, но очень сильная! Она имела очень большой вес. Когда я ее видела, у меня была ассоциация: она как главная пчела-матка — или в муравейнике есть главная матка, — которой все несут. И у нее это было». И опять-таки: женщинам тоже сложно назвать Офелию «лидером». Лидерство ассоциируется с мужчинами и мужской активностью. Даже близкая подруга Офелии Надя Казанцева не смогла признать за ней этот статус, несмотря на то огромное влияние, которая Офелия на нее оказала (точно так же как ранее в интервью Надя отказалась признать авторитет Маши Штатницы). По ее словам, Свете всегда «было что сказать», но лидерство — это прерогатива Солнца. Или даже некоего Анатолия Гусарова, студента «какого-то серьезного технического вуза», про которого вдруг неожиданно, посреди разговора, вспомнила Казанцева. Отметив его выдающееся идеологическое влияние на хипповскую компанию, слонявшуюся по центру Москвы, Надя тут же отвлеклась на описание его «полуеврейки, полурусской» красавицы-жены. В ее рассказе нет никаких свидетельства того, что Гусаров действительно был лидером[1072]. Кто на самом деле им был — вопрос спорный. Здесь важно другое: Казанцева настаивает на том, что это был мужчина. Возможно, отчасти это объясняется тем, что в общепринятом представлении лидер — это кто-то, кто ведет по улице толпу людей, что, возможно, делал Гусаров. Или кто очень много путешествовал — известно, что Офелия ненавидела автостоп. Или же кто был общепризнанным организатором, то есть Солнце. По иронии судьбы единственной из моих собеседниц, кто безоговорочно признал за Офелией роль лидера, была та самая девушка, которую Офелия хотела когда-то устранить, — молодая жена Сергея Батоврина. При этом она не удержалась от выпада в адрес других, менее оригинальных девушек-хиппи: «Мне нравилась Офелия, она была умная. И она была особенная. Если в основном все эти девушки, которые считали себя хиппи, были шантрапой с распущенным поведением, то Офелия была совершенно другая. Но она была лидер, она была духовный лидер»[1073].

После того как Игорь Дегтярюк, ее второй муж, был арестован во Львове за торговлю наркотиками и на многие годы исчез за решеткой, Офелия начала встречаться с Анатолием Калабиным, больше известным как Азазелло. Поначалу их отношения ужаснули все ее окружение. Считалось, что Азазелло не соответствовал ее культурному и социальному статусу. Сергей Большаков так нелестно отозвался о новом партнере Офелии: «Азазелло — это какой-то „домик в деревне“ вообще, рабочий класс просто полностью. Офелия — мне всегда казалось, что она более интересное, более интеллектуальное существо, более развитое. Но его я не мог воспринимать совершенно, и мы никак уже не общались»[1074]. Мнение, что Света снизила планку, широко разошлось среди друзей и знакомых и даже попало в злой роман Ровнера «Калалацы», который язвительно описал Азазелло как «новый проект» Офелии, но при этом также показал мизогинию, глубоко сидевшую в кругах художественно-богемной андеграундной среды:

Между тем, у Офелии начался роман с Павлом [его прототипом был Азазелло], который теперь мыл свои сальные волосы и перестал вихляться. Но глаза у него остались такими же мутными, и говорил он так же медленно и гнусаво. Офелия придумала ему новое имя — Ариель. «У меня срыв, — жаловался он уныло, — Я с Офелией три дня не факался». Алена однажды сказала: «Павел был урловым, и мы его к себе не пускали, а потом он стал Ариелем и сделался офелиным фаворитом, и теперь он наш, он настоящий хиппи». Когда Ариель шел с Офелией и встречал своих старых урловых друзей, он краснел, конфузился и старался их обойти, а они издали кричали ему: «Пашка, старый чувак, иди к нам!» Тогда он шипел на них: «Дураки, не в кайф, я теперь Ариель». Офелия говорила про него: «Из всех людей я больше всего люблю бабочек и цветов»[1075].

То, что Офелия в этой книге единственный персонаж, которому не дали вымышленного имени, уже говорит о многом. Но такое презрение Ровнера — это не только отражение общего пренебрежительного отношения представителя богемы к хиппи, но и отношение мужчины из круга мистиков (преимущественно мужского), который говорит про женщину, осмелившуюся изменить принятый порядок «учитель-мужчина — женщина-ученица». Офелию нужно было высмеять как любительницу цветов и бабочек — и тем самым поставить на место.

Азазелло действительно вырос в очень простой семье и действительно был недостаточно образован — он окончил всего восемь классов средней школы. Но при этом он был умным и творчески одаренным молодым человеком, который несколько лет вращался в хипповских кругах, писал — вдохновившись наркотиками — сюрреалистические сказки и много читал. Несмотря на свой изменчивый характер и длительный стаж потребителя наркотиков, во время интервью он показал себя прекрасным собеседником и очень наблюдательным очевидцем — когда мне наконец-то удалось его разыскать. Рассказанная им история встречи с Офелией очень хорошо показывает, как он к ней относился, а также как она относилась к своим любовникам:

Это был мартовский день — у меня очень хорошая память на даты — 12 или 13 марта 1976 года. Я работал в Суриковском институте [натурщиком], она тоже. И она с работы шла, а я на работу. Жизнь дерьмом казалась, холодно, весна задерживается, я поднимаюсь, а она собирается спускаться. Я потом подумал, что в этом есть какой-то намек. А у меня флэта не было, где воткнуться. И она: «Привет!» — «Привет». — «Как дела?» Я говорю: «Вот, все не в кайф». И она говорит: «Хочешь, приезжай вечером». И яблоко так надкусывает и дает. Я, без задней мысли: «Запросто». И она уже спускается, а я ей кричу: «Дай мне пятачок!» У меня денег не было[1076].

Ил. 82. Азазелло и Офелия, рисунок Азазелло, середина — конец 1970‐х годов. Из архива А. Калабина (Музей Венде, Лос-Анджелес)

Центральным моментом здесь является сцена, в которой Офелия вручает Азазелло надкусанное яблоко в знак того, что он теперь