в Сороках. Травы для выпаса коней Молдавии не осталось, все поела саранча. Хлеба для войска мало, страна здесь бедная, обозы наши разбиты татарами у Кайнар. Поляков покамест не видно. Бранкован, как подтверждает Кантакузин, коварно уклоняется от своих обязательств. Так что полезнее всего держать войско вместе, дабы было чем нанести врагу удар. Сей же боярин, коли так предан делу нашему, пускай возвращается в свою землю к родичам, прогонит Бранкована, и будет ему за то хвала.

Петр нахмурился и фыркнул:

— Осторожный Голицын! Ведомо нам и без тебя, что турок с татарином и шведом готовятся проглотить нас с потрохами. Только бояться не след: у нас достаточно сил. С нами тридцать тысяч закаленных солдат — пехоты и кавалерии, да восемь тысяч казаков полковника Медгорского, да тысяча донцов, да шесть тысяч молдаван наемной службы. Князь же Кантемир собрал под свои хоругви еще тысяч двадцать своих подданных. Да польский король Август дает нам тридцать тысяч, а с ними спускается к нам Долгорукий с двадцатью тысячами отдохнувшего войска. Ослабевших же и отставших не так уж много. Один заболевший или умерший на сотню человек — не такой уж великий урон. Если же прибудет еще из Земли Мунтянской тридцать-сорок тысяч бойцов, а с ними и сербы, — победим и прогоним язычников без труда. Правда ли говорю, господа генералы?

Никто не стал возражать.

— Гут! — завершил царь Петр совет. — Боярин Кантакузин, даю вам войско во главе с господином бригадиром Кропотом. Возьмите Браилу и возвращайтесь с победой, чтобы вместе с нами добить поганство. Отправляйтесь, и пусть вам сопутствует успех!

Оставшись снова вдвоем, Петр и Кантемир не сразу оторвали взоры от двери, закрывшейся плотно и бесшумно. Известие о том, что Бранкован выходит из общей борьбы, взволновало царя. Петр снова зашагал по комнате, вокруг стола, заложив руки за спину. Остановившись перед князем, спросил:

— Ну, что скажешь?

Кантемир окинул долгим взором высокую фигуру царя, выпуклые глаза с тяжелым, хмурым взором, резкие черты лица могущественнейшего и упрямейшего из монархов.

— Турки воистину сильны, — сказал он снисходительно. — Хотя со времен Баязета и Сулеймана их мощь немало ослабела. Хотя могущество всей Оттоманской империи тронуто гнилью до самых корней, визирям еще удается бросать в сражение устрашающие полчища янычар и спахиев и множество пушек. Но я давно убедился: басурмане укрепились в Европе и расширили свои завоевания не столько благодаря собственной силе и храбрости, сколько из-за слабости христианских народов. Пала доблесть греков, болгар, молдаван, румын и иных племен, ослабла воинская дисциплина христиан и согласие в действиях, рухнула власть правителей. Властители многих процветающих королевств и царств позволили одержать над собою верх их собственным слугам и вассалам, чтобы затем враги христианского мира повергли их, уже поверженных, связали уже связанных, бросили под мерзкое иго самой жестокой из тираний...

Петр крепко схватил Кантемира длинными пальцами за плечо и заглянул ему прямо в глаза:

— Святая истина в твоих словах, Кантемир-воевода. Если бы все люди доброй веры прониклись их высоким смыслом, никто не стал бы терпеть над собой меча кривды, нести покорно чужестранное ярмо. Восстали бы все достойно и отвоевали бы себе свободу и счастье. И не смели бы поганые ныне наливаться спесью и зубы точить, дабы нас растерзать...

Вопреки надеждам Петра Алексеевича, главные силы войска подходили с большим промедлением. Болезни и нехватка провизии затрудняли продвижение пехоты, а недостаток фуража лишал силы кавалерию. От Долгорукого пришло письмо с известием, что поляки колеблются: выступать ли на помощь царю, как обещали, или не выступать. Петр приказал полкам, бывшим при нем, не торопясь спускаться к Пруту, чтобы не слишком отдаляться от соединения Репнина. Только генерал Янус с семью тысячами русских и пятью сотнями молдаван был спешно послан вперед, чтобы помешать туркам переправиться.

Все это время царь, в добром здравии и настроении, проводил среди своих генералов и вельмож либо у императрицы Екатерины, сопровождавшей его в походе. Дмитрию Кантемиру надлежало разослать своих людей по цинутам со строгим наказом добыть хлеб и скот и собрать под знамена запаздывавших воинов. Князь все время оставался при царе, рассказывая ему отрывки из истории Молдавии и Турции, древней Греции. Петр никак не мог его наслушаться, забрасывая все новыми вопросами. Иногда эти рассказы слушала и царица, также по-своему любопытная и жадная до всего необычного и неизвестного в их северных пределах; Кантемир скоро убедился, что Екатерина достаточно образованна, умна и не лишена лукавства. Царица со вкусом одевалась, носила чаще платья голландского покроя из красного шелка, широкие и длинные юбки. Волосы укладывала легкими, длинными локонами. Красивая, пышущая здоровьем, царица пронизывала взорами темных, как вишни, глаз, таких живых и всепроникающих, что редкий мужчина мог воспротивиться их блеску и перед ними устоять. Когда Петр и Кантемир входили в ее покои, Екатерина брала их за руки и вела к предназначенным для них стульям, словно малых ребят; затем горделиво выступала перед ними, показывая новый наряд, обнаженные плечи и шею, открытые почти до сосков груди.

Кантемиру никогда бы не пришло в голову, что женщина столь гордой стати и достоинства происходит не из древнего княжеского или царского рода. Но Шереметев успел ему как-то шепнуть, что нынешняя российская императрица — дочь литовского мужика, в девичестве Скавронская, в свое время переехавшая из Литвы в Лифляндию. До взятия Мариенбурга войсками Петра бывшая Марфа Скавронская нянчила детей скромного пастора Глюка. Неслыханная удача привела ее впоследствии в объятия властителя России, который, полюбив ее, возвысил.

В тот воскресный день, в июле, высокое общество обедало в саду, в тени старого грушевого дерева. Покончив с поданными им блюдами, все выпили котнарского вина, приправленного полынью, и мужчины закурили трубки. Петр заткнул за пояс свою и захотел попробовать табачного дымка из турецкого чубука с мундштуком из слоновой кости. Царица обмахивалась веером из разноцветных перьев, отбиваясь от струек дыма, наплывавших со всех сторон, и приготовилась слушать новые рассказы молдавского князя.

Скрипнула калитка; тяжело шагая, к столу приблизился капитан Георгицз.

— Прошу прощения, — низко склонился он перед государями. — Вести от генерала Януса.

Петр вздрогнул, его жесткие усы встопорщились:

— Говори скорее, господин капитан. Что у Януса?

— Ваше величество, этой ночью турки перешли мост. Янус столкнулся с их авангардом у Бырсен. Турок много, государь.

Царь вскочил со