Фасады домов были в грязи и в трещинах, всюду виднелись поваленные заборы и стены, разбитые окна. Двери и ставни лавок были сорваны, сломаны. Мальчишки швыряли друг в друга осколками стекла, камнями и козьим пометом. Тут и там валялись окровавленные человеческие тела, брошенные и всеми забытые. То были большей частью турки, убитые палицами или саблями, а затем затоптанные подошвами постолов и сапог. На перекрестке компания мужиков выкатила бочку вина, выбила днище и распивала содержимое черпаками и кружками, хохоча и толкаясь.

Возле стен церкви святого Николая появились два господаревых глашатая на горячих жеребцах в позолоченной сбруе. Один, поднявшись в стременах, протрубил на три стороны в рог. Народ всколыхнулся и подался поближе. Второй глашатай, усатый великан, развернул желтоватый цветом лист и громовым голосом возвестил:

— Повеление господаря земли нашей, его высочества Дмитрия-воеводы Кантемира!

Подняв перед собой бумагу на уровень глаз, время от времени спотыкаясь на трудном слове, глашатай снова наполнил окрестности громовым голосом:

«...Со времени прадедов и добрых родителей наших враг христианства пустошил нас своею грозной силой, выказывая особое жестокосердие свое. Когда же, скрыв под овечьей шкурой несытое волчье естество, прежадное до невинной христианской крови, в начале подпадения земли нашей под господство его и пророка Мухаммеда, Богдан-воевода, сын Штефана-воеводы, полноправный господарь, заключил клятвенный мир с тем условием, чтобы Земля Молдавская не была обложена иною данью, чем четыре тысячи золотых в год, сорок коней, двадцать четыре сокола, после сдачи коих не надлежало бы чинить никакого насилия земле нашей.

Но язычник неверный и клятв не блюдущий слова своего держать не стал, но совершил множество нападений с насилиями на страну нашу, разрушил укрепления и крепости, иные же взял во свое владение. И сам, под вымышленными поводами, дозволял нередко татарам зорить и грабить Землю Молдавскую дотла, забрал в жестокое рабство ее жителей, лучших наших бояр, советников и курян, уводил похотей своих ради великое множество честных их дочерей и жен; да еще старался привести в свою поганскую и тиранскую веру тех девиц и жен, господарей страны и других лучших людей, со всеми их семействами, применяя для того всяческие пытки и грозя смертью. Такое испытали мы на себе сами, когда старался он извести нас открытыми и тайными вымогательствами и прибавлял каждодневно различные поборы, известные вам.

Посему ныне Петр Алексеевич, царь всея Руси, подняв непобедимое свое оружие, встал против тиранской силы ради вызволения христианских народов из-под ига язычников. С коим следует нам с поспешностью соединиться в товариществе по оружию, всею душою и сердцем, со всем, чем владеем, идя к Дунаю и твердо вставая противу нападения тирании и вторжения османского.

Ибо с помощью божией четвертого июня войско его царского величества подступило к Бендерам, в пятнадцатый же день того месяца выступило к Дунаю, к мосту, коий мы на крови нашей воздвигли. Потом его величество царь подал весть нам и иным, дабы всякий, носящий христианское имя, воссел на коня и соединился с ним и с войском его величества. Кто же тому воспротивится, у того имущество будет отнято. А кто повинуется сему листу нашему, того ожидает милость наша и его величества царя, над ним и всем, чем владеет он. Ибо отсчитано жалование из казны его величества для десяти тысяч воинов и отдано в наши руки. Так что каждый, кто прибудет в лагерь, получит сперва пять золотых, в каждый же месяц — по три золотых лева. И крепости, отнятые у нас тиранами, будут возвращены нам все. И если отныне и впредь, кто захочет предаться на сторону осман, тайно или явно, тот будет осужден, проклят, изгнан, как Иуда из круга святых, и подвергнут анафеме на вечные времена.

Посему же, возлюбленные братья, объявляем вам сие, дабы не стало никого, кто в сем усомнится. Ибо кто воспротивится сему листу нашему, призовет на главу свою безмерное множество устрашающих несчастий. Итак, с помощью господа, идите и соединяйтесь с войском его царского величества и следуйте немедля по стопам нашим. Ежели же кто-либо из вас не прибудет в лагерь, тот будет наказан, как объявлено. Извещая вас о сем, молюсь за здравие ваше...»

Над площадью и над улицами снова поднялся гомон и крики. Послышалось молодецкое гиканье, громкое «Ура!» Люди бросали в воздух кушмы и шляпы и кричали:

— В лагерь! В лагерь!

— Да здравствует государь Дмитрий-воевода!

— Да здравствует его царское величество!

Многие были уже на конях. Поправляя оружие и сумки, ехали в лагерь — записываться в хоругви. Все сословия устремились туда: дворяне, слуги, сапожники, портные, скорняки...

Костаке Фэуряну кивнул в сторону хаты, под карнизом которой расцвела яркая надпись «Михула шинок», и процедил сквозь зубы:

— И сей торопится...

На низкой присбе прилежно трудился сам хозяин Миху. Мокрые от пота оборванцы подтаскивали к его ногам толстые доски; он же с помощью супруги своей Кирицы прилаживал их к окну и прибивал толстыми гвоздями. Время от времени Миху бросал взгляд вдоль дороги, покрикивал на подносчиков, бросался вновь к окну, и обух топора снова принимался безжалостно долбить по круглым шляпкам гвоздей. Работал умело, споро, как человек, превыше всего ценящий собственное хозяйство. Кирица была в печали, прикрывая лицо косынкой. Но как только к ней протягивалась отверстая длань хозяина, она тут же вкладывала в нее тяжелый гвоздь, затем торопливо нагибалась, чтобы взять еще один из мятой коробки, стоявшей рядом.

Заколотив левое окно, Миху перешел к правому. Но окончить работу не удалось. Перед самой дверью остановилось несколько шумных всадников. Мужик с большими усами и густыми бровями заорал, словно был в лесу:

— Стойте, ребята! Пожелаем пану Миху удачи в работе!

Миху бросил на них хмурый взгляд, давая наглецам понять, что у него нет времени для болтовни. Ведь были еще в запасе, на случай любой заварухи, громилы с железными кулаками, оплаченные золотыми, дабы обороняли его и от двенадцати змеев из старой сказки. Ныне эта стража тоже хоронилась поблизости за плетнями да за углами хат, с дубинами наготове, ожидая знака хозяина.

— Привет, пане Миху! — снова обратился к нему мужик с лихо закрученными усами. — Не узнаешь, что ли? Или мы прибыли слишком рано?

Всадники захохотали. Кто-то бросил, еще больше наглея:

— Ежели его