Она снова начала бегать, и пусть даже называть это «бегом», по её словам, пока можно было с большой натяжкой, в Слоттскугене она сбивалась с темпа и складывалась пополам, не преодолев и километра. Приковыляв домой, закорючкой отмечала в настенном календаре количество минут (девять). На следующий день всё повторялось. Она никогда не жаловалась на то, что невынослива, а её дистанции настолько короткие, что даже записывать их не имеет смысла. Она просто фиксировала каждый результат.

Долгое лето за городом стало важным водоразделом: границей между до и после. Всё, что было «до», оправдывалось сложной беременностью и постоянным недосыпом. В итоге этот период опутало перламутровое безмолвие, хотя прошло всего несколько месяцев. Колики исчезли, Элис стал спокойным и особых хлопот не доставлял. Он премило лепетал, робко улыбался в ответ и предпочитал есть, лёжа на руках у Мартина, как детёныш ленивца. В струйке тёплой мочи, стекающей по руке к джинсам, было даже что-то приятное. («Папа, он писает!» – кричала Ракель, видимо для того, чтобы дать понять, что свои естественные потребности она уже много лет контролирует сама.) Элис позволял кормить себя из бутылочки, после чего срыгивал у отцовского плеча. Он научился хватать вещи и при каждом удобном случае развлекался, переворачиваясь на живот.

Идея взять до весны отпуск по уходу за ребёнком звучала даже соблазнительно. Утром он мог бы писать, потом гулять с коляской, встречаться с друзьями. Сидеть у дома, смотреть, прищурившись, на солнце и пить кофе, пока мальчик спит… А Сесилия напишет диссертацию, и всё будет как раньше.

Пер был по-прежнему взвинчен в связи с Лукасом Беллом. Мартин же хладнокровно констатировал: роман хороший, с правами на перевод им повезло, – но фонтанирующего энтузиазма почему-то не испытывал. Это лотерея. Всегда ведь есть что-то, что может пойти не так. В худшем случае у них будут груды нераспроданных книг и обанкротившееся предприятие.

Компенсируя собственный пессимизм, он очень внимательно работал с переводом, часами выбирал шрифт и бомбил художника идеями для обложки. И пусть он не разделял страстную веру Пера, но, работая с книгой, Мартин чувствовал, что делает всё чётко и правильно. Ему как будто дали список вопросов к экзамену, и он выучил все до единого.

Ощущение уверенности распространялось, увы, только на работу. А было бы неплохо, если бы его хватало и на «Сонаты ночи». Мартин понятия не имел, как продолжить повествование. Надо бы дать кому-нибудь прочесть, но сама мысль, что вместо «хорошо» он услышит что-нибудь другое, уже была невыносима. Да и «хорошо», по сути, ничего не значит. Должно быть интересно. Захватывающе. Другое дело, если бы ему нечего было терять, но он же претендует на то, что разбирается в литературе… Мартин представил разговор: «Вы слышали о романе Мартина Берга? Он наваял шестьсот страниц полной чуши…»

Его сознание буравил летний опус о Леонардо: образчик грандиозного поражения. Потребовать тишины, откашляться, убедиться, что все на тебя смотрят, – и опозориться. Они купили Ракели новые резиновые сапоги, в коробку из-под которых отлично укладывались листы A4. В ней Мартин и решил хранить рукопись, испещрённую таким количеством исправлений, что он уже и сам не понимал, какой из вариантов актуален. Коробка поместилась в ящике письменного стола. Это на время – обещал он себе. Пусть пока полежит.

* * *

На письмо Густав не ответил. Позвонив по оставленному номеру телефона, Мартин услышал механический женский голос, сообщивший, что абонента с данным номером не существует. Пять месяцев Густав не подавал никаких признаков жизни. Сесилия обзвонила всех, кто мог что-то знать, но безуспешно. Кей Джи пересекался с ним на вернисаже «Люкса в Антибе» примерно полгода назад и с тех пор его не видел. Но, сообщил галерист с сомнением в голосе, возможно, Густав «работает и делает своё дело», и если они его найдут, путь он ему позвонит, хорошо?

Сесилия, сделав скептическую мину, положила трубку.

– «Делает своё дело» необязательно означает, что он пишет. Может, стоит позвонить его родителям?

– Гарантирую, что они ничего не знают.

– А бабушка? Хотя если она начнёт волноваться…

Мартин пожалел, что сам не додумался позвонить Эдит, его бабушке. Они нашли номер, накорябанный на внутренней стороне обложки адресной книжки, им ответили после третьего сигнала (прежде чем перейти на шведский, Сесилия автоматически произнесла bonjour). Когда разговор закончился, она глубоко вздохнула.

– Он, судя по всему, должен был приехать погостить у неё летом, но так и не появился. А потом позвонил из Шотландии и что-то блеял про друга, который арендовал там за́мок. Собирался пить виски и носить килт. Что показалось бабушке вполне здравым, и она решила, что тревожиться не о чём. Но теперь, понятное дело, разволновалась. Я сказала, что он наверняка просто куда-то уехал. Кто знает… может, это действительно так и есть.

– На пять месяцев?

Мартин решил найти то подозрительно формальное вежливое поздравление, которое они получили, когда родился Элис, но Сесилия, видимо, умудрилась его потерять.

– Он бывает страшно забывчив, – произнесла она, хотя, судя по интонации, в эту версию не верила.

– Слушай, честно, ну, вот как ты думаешь, чем он может заниматься? – проговорил Мартин. – В любом случае первым выходить на связь я больше не собираюсь.

– И всё равно это странно…

– Наоборот. Это абсолютно в его стиле. Сам никогда пальцем не пошевелит, а когда так же поступают с ним, обижается.

Но хотя Мартин решил, что отныне ему всё равно, о пофигизме Густава он вспоминал кстати и некстати. Когда стоял под душем или чистил зубы. Вытирал посуду. Ехал на велосипеде на работу. Это раздражало его так сильно, что однажды он даже швырнул велосипед на землю, когда заклинило замок. Спустя несколько дней он столкнулся с Виви из Валанда, беременная на большом сроке, она выбирала в «Консуме» бананы. Они поговорили о том о сём, а потом Виви спросила, как Густав – почему все всегда спрашивают «как Густав» у него? Он, что, диспетчерская? – И он обстоятельно рассказал ей обо всём. Виви кивала и озабоченно хмурилась, но когда Мартин начал развивать теорию, что их друг переехал, никого об этом не известив, стало понятно, что Виви его больше не слушает.

Сесилия утверждала, что Мартин к нему несправедлив. И Мартин составил в голове список коммуникационных прегрешений Густава за долгие годы.

– Должен отметить, что тенденция очевидна. Это я всегда выхожу на связь. Это я звоню. А он потом появляется и требует, чтобы мы шли куда-то пить и чтобы всё было как десять лет назад. Он напивается и