Сразу после переезда Густав иногда писал, но вскоре вся корреспонденция свелась к редким открыткам. Последним приветом стало поздравление с рождением Элиса, пришедшее с двухнедельным опозданием, – короткое сообщение, сформулированное с шаблонной вежливостью. Зато достоверным источником информации становились газеты. Весной «Гётеборг постен» напечатала большую статью под заголовком «Работы гётеборгского художника Густава Беккера успешно продаются в Лондоне». Цикл «Люкс в Антибе» – название для французских картин, видимо, придумал Кей Джи – имел огромный успех и удостоился всеобщих похвал. Как минимум две работы приобрёл для своего собрания Музей современного искусства. «Что очень радует», – говорил галерист К. Дж. Хаммарстен. Журналисту удалось также выяснить, что молодой художник является сыном Бенгта фон Беккера, исполнительного директора «Стрёмбергс рэддериет», упоминалось и о трудностях, возникших у компании в связи с судоходным кризисом. В качестве иллюстрации была напечатана зернистая фотография Густава, сделанная, судя по всему, несколько лет назад.

Мартин вздохнул и начал вертеть ручку между пальцами.

Ему было трудно выбрать для письма правильный тон: лёгкий, но не сглаженный, правдивый, но не жалобный. Сперва он слишком подробно написал о коликах, бессонных ночах и о том, что издательство, возможно, не протянет больше года. Потом вычеркнул все фразы, в которых звучала жалость к самому себе, но получилось сухо и стерильно. Представил неприятную сцену: Густав лишь пробегает глазами письмо утром после калейдоскопической клубной ночи, и оно не вызывает у него никакого отклика.

Финальная версия содержала всю существенную информацию, которая была изложена кратко и без сантиментов: три месяца непрерывного крика, отчаявшаяся Сесилия, упадок в издательстве и возможное банкротство. Загородный дом Викнеров стал кулисами буржуазного цирка, временным прибежищем изгнанника, а Мартин – Джеймсом Джойсом в Триесте.

Он перепечатал чистовик письма на забытой пишущей машинке с высохшей лентой и, не найдя марок, положил его в полиэтиленовый пакет вместе с десятью кронами, вышел на дорогу и прикрепил пакет к почтовому ящику с помощью специальной скрепки.

IV

ЖУРНАЛИСТ: Чего, по вашему мнению, писателю следует остерегаться?

МАРТИН БЕРГ: Налоговой инспекции.

ЖУРНАЛИСТ [вежливо смеётся]

МАРТИН БЕРГ: А если серьёзно – слишком сильной фиксации на собственных амбициях. Одно дело, когда у тебя это в голове, но совсем другое – вытащить это из головы на бумагу. Если вы Моцарт, это легко, вы же помните этот фильм. Но человек чаще всего не Моцарт. Большинство – обычные смертные, поэтому им может понадобиться руководство, которое поможет не заблудиться в собственных устремлениях.

* * *

Мартин вообще-то хотел взять отпуск не раньше июля, но какая разница, находится он на работе физически или нет. Разумеется, и он, и Пер ежедневно приходили в помещение, получившее название «офис» («редакция» звучало бы слишком претенциозно, учитывая, что где-то рядом маячило банкротство), но делали они это скорее просто для поддержания духа.

К концу недели Мартин завершил все неотложные дела в городе, записал сообщение с номером телефона загородного дома на автоответчик и заказал пересылку почты. Под предлогом, что нужно привести в порядок квартиру, он на несколько дней задержался в городе, и по их истечении чувствовал себя как никогда отдохнувшим. Перед отъездом он даже собрал все те многочисленные страницы, которые имели отношение к «Сонатам ночи», и бросил их в сумку вместе с издательскими рукописями и корректурами.

Ехал на минимально допустимой скорости, останавливался заправиться, купить газету или сосиску в тесте – и съесть её, опершись на капот. Июньское солнце было тёплым и нежным, газета свежей, бумага гладкой. В Фалуне какой-то сумасшедший лейтенант расстрелял семерых. Известный журналист перечислял причины для вступления Швеции в ЕС. Представляли новую сборную по футболу – компанию аккуратных парней с напомаженными чёлками и серьёзными минами.

Когда Мартин въехал во двор, навстречу ему выбежала дочь.

– Папа, – произнесла она и, запыхавшись, на миг остановилась, – ты можешь отвезти меня и Эммануила в магазин с видео?

– Детка, я же только что приехал…

– Ну пожалуйста!

– Ты же знаешь, что это три мили. – На самом деле полторы.

– Но мне скучно.

– Почитай книгу.

– Я почитала.

– Завтра я тебя отвезу.

На этом она успокоилась и убежала.

За пять дней его отсутствия дом стал напоминать санаторий для выздоравливающих. На окнах в залитых солнцем комнатах развевались белые шторы. Все чувствовали себя обязанными соблюдать тишину. Ингер сняла звенящие ожерелья и этнические накидки, сменив их на простое платье и передник.

В большой кованой кровати лежала, укутанная в одеяла, его жена, бледная и измождённая, в свежевыглаженной хлопковой пижаме. Ингер определила диагноз и назначила лечение: Сесилия «переработала», и ей необходим отдых, чтобы «прийти в себя». Ингер же, закалённая четырёхкратным материнством, в это время позаботится об Элисе. Конечно, ребёнка надо будет кормить, но между кормлениями Сесилия будет соблюдать постельный режим. Максимум – выходить на прогулку в сад. Ракель не должна беспокоить её ни при каких обстоятельствах, Ракель будет хорошей девочкой и не станет докучать маме. Ну и, разумеется, никакой истории идей колониализма.

На веранде установили шезлонг, и когда Сесилия сказала, что чувствует себя Касторпом из «Волшебной горы», Мартин не сразу сообразил, что она шутит. Шутки такого рода её мать не улавливала, так что реплика предназначалась только им двоим.

Мартин так толком и не разобрался, какая роль в этом санатории отводилась ему. Он предпринимал неуклюжие попытки помогать на кухне, но возмущённая тёща выставляла его за дверь и возвращалась к жарке котлет на пятерых и наблюдению за спящим внуком. Мартин уходил навестить Сесилию, но при ней всегда находился её брат. Эммануилу велели следить за тем, чтобы все пожелания Сесилии немедленно удовлетворялись, и к этой обязанности он отнёсся с большой серьёзностью. Она хочет чаю? А как насчёт книги? А насчёт партии в карты?

– Нет, спасибо, я всем довольна, – отвечала она с закрытыми глазами.

– Давай хотя бы в карты сыграем?

Но Сесилия качала головой.

Мартин привёз с собой из города несколько книг и представлял, как она растрогается, узнав о его заботе, но книги так и остались в сумке. Сесилия не читала ничего, кроме газет. Кроссворды решала только наполовину и не могла вспомнить простые слова. Когда на следующий день Мартин повёз самых младших членов семейства в местный видеопрокат, она попросила только солёной лакрицы, а из фильмов «можно что-нибудь типа “Рокки”».

В машине Эммануил предложил поискать вместо Р4 [197] другую радиостанцию, а Ракель начала считать пасущихся коров и заставила отца пообещать, что он купит ей комикс, если она досчитает до пятисот.

– Семнадцать, восемнадцать…

– Детка, а ты не хочешь считать про себя?