ей обязательно нужно немного поругать современность и всё прочее.

Мартин не думал, что придёт так много людей, но квартира оказалась битком набитой. Разговоры и смех заглушали музыку. Все пили, ели торт и хором пели заздравную. Густав и Долорес появились лишь к одиннадцати. Хихикая и покачиваясь, сняли в прихожей обувь и верхнюю одежду. Долорес была укутана в огромную шубу из искусственного меха. Густав напоминал плохо держащегося на ногах тамбурмажора.

– С днём рождения, – сказала Долорес. Рука её была холодной и влажной.

– Мы заглянули выпить в «Эггерс», – сообщил Густав. – После поезда отель показался таким уютным. Тебе бы там понравилось. Кожаные диваны. Хемингуэй. В таком стиле.

Долорес закрыла руками рот, округлила глаза и сказала:

– Мы же забыли картину.

– Что?

– Картину! Мы забыли картину для Мартина.

Густав захохотал.

– А ты её так красиво упаковала, – проговорил он.

– Это не смешно. Чёрт, надеюсь, она осталась в этом проклятом отеле.

– Успокойся, это всего-навсего картина.

– Но это подарок для Мартина.

– Да ладно. Подумаешь, материальные вещи. Я напишу новую. – Долорес и Мартин переглянулись.

– Можно мне позвонить? – спросила Долорес. Завертелся телефонный диск. Она набрала справочную.

– Да, здравствуйте, – произнесла она деловым голосом. – Будьте добры, соедините меня с отелем «Эггерс» на…

– Дроттнингторгет, – подсказал Мартин. – Дроттнингторгет в Гётеборге. Спасибо. – Ожидая соединения, она барабанила пальцами по комоду.

– Большое дело, картина, – пробормотал Густав и скрылся на кухне.

Шуба Долорес упала на пол. Мартин вернул её на вешалку. В отеле ответили, и Долорес начала объяснять ситуацию:

– Она упакована в синюю бумагу. Примерно сорок на семьдесят сантиметров… Нет, но вы же можете пойти и проверить… У окна. Да, я подожду… Вы уверены? Посмотрите ещё раз. Справа от входа… Точно! Слава богу! Спасибо огромное, завтра мы её заберём.

Она положила трубку, покачала головой и произнесла:

– Всегда приходится трезветь раньше времени, когда он рядом, да?

Пока Мартин готовил ей джин с тоником, Долорес рассказала, что у неё вышел поэтический сборник в маленьком издательстве.

– Но если быть реалистом, – вздохнула она, – то надо признать, что я не Лугн [191] и не Фростенсон [192]. – Потом она сказала, что собирается пойти учиться. А пока работает в реабилитационном центре, и общение с людьми ей многое даёт.

Вечер был в разгаре. На столе и комодах стояли пустые бутылки и захватанные бокалы. Пепельницы были постоянно переполнены. В гостиной, склонившись головами друг к другу, сидели Сесилия с Фредерикой.

– О чём это вы тут секретничаете? – спросил проходивший мимо Мартин, заодно подлив им вина.

– Об отношении структурализма к психоанализу, – рассмеялась Сесилия. Он поцеловал её в макушку и пошёл дальше.

Как это всегда бывает, никто толком не помнил, с чего всё началось. Мартин собирал в гостиной чашки и блюдца из-под торта, когда из кухни донеслись громкие голоса. Уффе из Валанда, которого Мартин, кажется, не приглашал, но который всё равно каким-то образом пришёл, сидел у открытого окна. Одна рука на спинке стула, другой рукой он указывал на Мартина.

– …со всеми деньгами, да? – говорил он. – Они же в банке или как? На скромном пенсионном счёте?

– Хватит, – сказала Долорес.

– Маленькое путешествие на Багамы? – продолжал Уффе. – Отдых от прессы. Трудно же быть, как там они писали… – Он наморщил лоб, притворяясь, что вспоминает, – …одним из самых многообещающих представителей поколения. Это обязывает, да? А что делать, если больше нельзя воровать идеи у Улы Бильгрена и того норвежца?

– Он ничего не ворует.

– А ты, подруга, похоже, давненько не трахалась, – сказал Уффе. – Что, впрочем, меня не удивляет, но…

Долорес плеснула ему в лицо свой напиток.

Раньше Мартин видел такое только в кино. Удивление Уффе как будто было снято в замедленном темпе, большая рука, стирающая с лица джин-тоник. Повисла тишина.

– Ваше здоровье! Рад вас видеть! – сказал Мартин, бросив Уффе полотенце. – Хочу напомнить всем присутствующим, что торт ещё остался, и желающие могут допить вино.

Хлопнула пробка шампанского, Пер, верный помощник, отвесил учтивый поклон, приглашая продолжить веселье. Смех облегчения. И все снова зашумели. Время шло. Кто-то уже откланялся. Пер и Фредерика танцевали босиком. Сесилия смеялась и проливала на себя вино. Сестра Мартина Кикки спала в кресле, устав после смены на станции скорой помощи Сальгренской больницы. Ни Долорес, ни Уффе не было видно. Не веселился только Густав. Он занял место у окна и молча курил сигарету за сигаретой. Стаканы, видимо, закончились, потому что он сделал себе грог в чашке Ракели с картинкой из Пеппи Длинныйчулок.

– Как ты? – спросил Мартин, присаживаясь рядом на подоконник.

– Ça va [193] – пожал плечами Густав.

Мартин взял сигарету из его пачки. Он целую вечность не покупал собственные и курил только по праздникам.

– Значит, тридцать, – сказал он. – Всё-таки немного странно.

– Ты же олицетворение взрослости, – сказал Густав.

– Что ты имеешь в виду?

Густав махнул рукой. Он с трудом фокусировал взгляд, который всё время упирался куда-то в пол.

– Эти твои изразцовые печки и эта твоя стиральная машина в квартире, это так прак… практично, если у тебя дети…

– Виноват. Признаю, – ответил Мартин.

– И эти визитные карточки, портфель и всё остальное.

– Портфеля у меня как раз и нет.

– Будет. Ты уже на волосок от портфеля. И не забудь, от кого ты это услышал в первый раз.

– Хорошо, Нострадамус.

– На волосок. Здесь никто не пьёт. Ты видел Долорес? Мы должны были остановиться в отеле. Мы договорились, что будем жить в отеле.

Мартин вспомнил, что видел Долорес и Уффе в прихожей, и его рука лежала на её талии.

– Для отеля уже немного поздновато, – сказал он.

– Но я обещал. – Густав наполнил чашку Пеппи. – Мы хотели позавтракать…

– Долорес предприимчивая женщина. Она организует завтрак, где бы она ни находилась.

– Всё время говорит, что только обещаю и обещаю, и я должен выполнить это.

– Можешь остаться здесь. Комната Ракели свободна.

– Чёрт, и из-за этой картины она разозлилась. Всегда же можно написать новую. Правда же? Написал, и пожалуйста, новая картина, да?

– Нет. Мы завтра её заберём.

– Всем и всегда нужны картины. Густав, Густав, нарисуй новую картину, – он икнул и покачал головой. – Я не собираюсь завтра сидеть пять часов в поезде. Если она так думает, то она сошла с ума. Мы полетим.

III

МАРТИН БЕРГ: Все знакомые мне пишущие люди – упрямые черти. Они не сдаются. В этом деле сдаваться нельзя.

* * *

Мартин положил ключи на комод и разулся, стараясь действовать как можно тише. На диване сидела его жена, одетая в