ковыряния в тарелках с пересушенным стейком под аккомпанемент отцовского покашливания и тиканья настенных часов из его детства и юности.

– Все говорят, что труднее всего с первым ребёнком, – произнёс он. – А второй – это уже как дважды два. И коляску покупать не надо, и всё прочее. Да и ты не молодеешь. – Он хотел сказать это в шутку, обычно подобные комментарии отпускала её мать, но Сесилия посмотрела на него без улыбки.

Это был год её тридцатилетия. Сесилия не считала, что эта цифра что-то значит, но её уже начали раздражать молодые студенты («выводок поколения семидесятых, стремящийся исключительно развлекаться»), а как-то вечером он обнаружил, что она копается в ящике с нерассортированными фотографиями.

– Смотри, какая я была маленькая, – она протянула ему снимок угрюмого подростка с волосами, похожими на заросли осоки; полностью одетая, она сидела у бассейна в Аддис-Абебе.

– Почти Ракель, – сказал Мартин.

– Я тут минимум на семь лет её старше, – рассмеялась Сесилия.

– Семь лет туда, семь лет сюда. Скоро у тебя самой будет сердитая дочь-подросток, которая не захочет купаться в бассейне.

Она вырвала у него из рук фотографию и ушла к себе в кабинет.

На тот момент диссертация Сесилии представляла собой бесчисленные стопки бумаги и горы книг с закладками. История идей колониализма оказалась предметом почти необозримого масштаба. Откуда начать? С какого времени? С какой части света? Или – она ходила кругами в гостиной и как бы рубила сформулированный вопрос вербальным мачете, – ей лучше взять историю идей постколониализма? И писать о той путанице мировоззрений и идей, которая царит на философских пространствах бывших колоний Запада? (Это предложение она записала в одном из валявшихся по всему дому блокнотов.) Она перечитывала Фанона, углублённо изучала Саида [187], думала, не прочесть ли всего Фуко и не стоит ли включить сюда дискурсивный анализ. Научный руководитель отмечал, что материал разрастается с неуправляемой скоростью.

Потом, вместо «если у нас будет второй ребёнок», она начала говорить «когда у нас будет второй ребёнок». И на своё тридцатилетие устроила неожиданно большой праздник.

– Поминки по моей улетающей молодости, – сказала Сесилия. И впервые за долгое время напилась так, что её основательно вырвало в цветочный горшок, после чего она немедленно потребовала, чтобы ей налили ещё виски.

– У меня задержка, – сообщила она вскоре после этого. Несколько дней она забывала купить тест на беременность, а когда потом вышла из туалета с полоской, на которой появился голубой плюс, выглядела скорее удивлённой.

Мартин оказался не готов к накрывшей его волне счастья. Он вспомнил вес новорождённого, когда ты поддерживаешь ладонью его пушистую головку, вспомнил миниатюрную ручку, пытающуюся схватить тебя за мизинец. Взрывную радость от первой ответной улыбки, то, как младенец высовывает крошечный язык в древнем рефлексе подражания, как фокусирует взгляд и смотрит прямо на тебя. Он обнял Сесилию и сделал спонтанное танцевальное па, но её тело было как будто каменным и движение не подхватило.

– Что с тобой? Ты не рада?

– Рада, конечно, я просто думала, что это произойдёт не так скоро…

– Когда он родится? – Мартин считал. – Получается, в следующем марте, да? Когда мы сообщим Ракели? И в поликлинику надо позвонить.

– Да.

– Видишь, твоя мама ошибалась, когда утверждала, что у тебя не фертильный тип.

* * *

В сентябре снова приехал Густав, на сей раз он явился с визитом к ним домой. Они условились о времени, но он пришёл на два часа позже, пожаловался на транспорт и вручил Ракели гигантский пакет со сладостями, схватив который, она молниеносно – чтобы родители не успели вмешаться – исчезла. Если им повезёт, она уснёт от пресыщения где-то на середине «Астерикса и Клеопатры», подумал Мартин.

Сесилия встала с кровати, причесала спутанные пряди и облачилась в слаксы и выглаженную рубашку. Над поясом брюк аккуратно выпирал живот. Её состояние разоблачала, главным образом, походка, Сесилия перемещалась осторожно, слегка откинув плечи назад.

– Что я вижу! – сказал Густав. – Эта женщина в положении. Поздравляю!

Когда Мартин сообщил о прибавлении семейства по телефону, Густав вздохнул:

– Ну, это был лишь вопрос времени.

Он вёл себя галантно: поддерживал Сесилию за локоть, сопровождая в гостиную, решительно отклонил предложенный кофе. Вернее, заявил, что «в состоянии сходить и взять чашку сам». Сказал, что у неё сияющий вид, что было очевидной ложью, спросил, знают ли они уже, мальчик или девочка. И тут Сесилия впервые за долгое время рассмеялась:

– У меня пятнадцатая неделя. Ребёнок сейчас величиной с апельсин. У него только что появились глаза в нужном месте.

Мартин нашёл в морозилке пакет с булочками. Густав съел половину, а Сесилия три.

– Я переезжаю в Лондон, – вдруг сообщил Густав. Он вертел в руках выбившуюся из свитера нитку. – Временно. Не навсегда.

Сесилия отодвинула от себя чашку кофе.

– Вот как, – произнесла она, приподняв одну бровь.

– Швеция слишком мала, – продолжил Густав. Он словно подготовил речь в свою защиту и не хотел от неё отступать. Сказал, что духовно иссякает. Если так будет продолжаться и дальше, он скоро начнёт рисовать китч с лисицами или займётся мозаикой. Кроме того, Кей Джи открывает британский филиал и хочет выставить работы из Антиба:

– Он считает, что они «образуют мощную целостность». И что для пиара хорошо, если я буду находиться в Лондоне. Он говорит, что может организовать интервью в «Арт ревью».

– Кстати, – произнесла Сесилия, – Антиб был давно. У тебя есть что-нибудь новое?

– Ничего. Я о том и говорю – сплошное дерьмо. Мне нужен новый старт. Не потому что ещё остались люди, покупающие искусство, но тем не менее.

Сесилия смотрела на него, сложив руки на животе.

– Но что-то ты делал? Что ты написал в Стокгольме?

– Несколько портретов Долорес и ещё кое-кого. Занимаюсь интерьером бара, куда захаживаю, посмотрим, что из этого получится. Сначала это показалось интересным – trompe l’oeil [188] огромного формата, но не знаю… – Он вздохнул. – Не знаю, было ли у меня что-то удачное после той, где ты с книгами. После «Историка».

– Но это действительно выдающаяся работа, – сказал Мартин. – Шедевры нельзя создавать ежедневно, разве нет? Будешь ещё булочку? А ты, Сисси? Да ладно, одну ты ещё точно осилишь. Помни, что тебе нужно есть за двоих.

Когда Сесилия прилегла и задремала, они вдвоём пошли гулять к центру. Висевшее прямо над кранами Хисингена солнце щедро заливало светом улицы. Каштаны пожелтели. У ветра был свежий солоноватый привкус.

– Я не прочь зайти в «Пустервик», – сказал Густав. – Или куда там сейчас ходят?

– «Карл фон», – ответил Мартин. Он не то чтобы совсем