выпал из жизни, но случаи, когда за последние полгода он заглядывал в какой-нибудь бар, можно было пересчитать по пальцам одной руки. Издательство отнимало всё его время. Малоутешительные перспективы заставляли выбирать: либо бросить всё и умереть, либо закатать рукава и попытаться ещё немного, «Берг & Андрен» со всей очевидностью предпочитали второе.

– В общем, давай, к «Линнею» [189], – сказал Густав. – Как вообще Сесилия?

– Ей запретили ходить на работу. У неё, похоже, расхождение лобковых костей. Она была на встрече с научным руководителем и в конце не смогла встать, и он погнал её к врачу.

Уже на раннем сроке беременности Сесилия начала жаловаться, что ей «дьявольски больно ходить по лестнице». Мартин включал здравый смысл: вряд ли всё так страшно, это же только третий месяц. Он напоминал ей о первой беременности, когда в ожидании Ракель она отдирала в квартире старый линолеум:

– Помнишь подпалины от кальяна? – Её губы растянулись в улыбку, которая тут же погасла, Сесилия со стоном опустилась на диван.

Потом она начала засыпать где придётся. Несколько раз он обнаруживал её спящей над книгой, а потенциально интересный абзац из «Чёрная кожа, белые маски» был отмечен засохшей слюной. Если они решали посмотреть фильм, она отключалась на начальных титрах. Однажды заснула в трамвае по дороге домой, и на последней остановке её разбудил водитель; она поехала назад и едва справилась с тем, чтобы по дороге к Стигбергсторгет снова не уснуть.

Мартин считал, что Сесилия переутомилась.

Она пыталась отдыхать, читая романы. Зачем-то выбрала «Войну и мир», но уже после третьей главы швырнула книгу в стену и закричала:

– Я не помню, кто есть кто у этих проклятых русских! Мартин предложил ей перейти на рассказы. Может, Чехов?

Через несколько дней он обнаружил её на полу в своём кабинете, она лежала в позе эмбриона, окружённая бумагами и книгами. Бормотала, что не может сконцентрироваться. Забывала, что только что написала, не могла привести в порядок разбегающиеся мысли. Мартин обнял её. Они раскачивались вместе, она всхлипывала и шмыгала носом. Он шептал что-то нечленораздельное, пока она не успокоилась.

– Она показалась немного разбитой, – сказал Густав и начал рыться в карманах. Зажигалка, пачка сигарет.

– Да, это расхождение лобковых костей – вещь, судя по всему, довольно неприятная.

– А что это вообще по сути?

– Там что-то расходится.

– Наверное, швы?

Мартин хлопнул его по руке и попытался вспомнить, что сбивчиво и устало рассказывала Сесилия после визита в женскую консультацию.

– Это что-то с тазовой костью, – сказал он. – Суставы становятся более подвижными или что-то такое. И из-за этого больно.

– Да, весёлого мало. Может, лучше к «тайцам»?

Несмотря на вторник и ранний час, в «Тай Шанхай» наблюдался явный аншлаг. Их посадили за столик рядом с входной дверью. У потолка клубился густой сигаретный дым. За длинным столом сидела большая шумная компания, видимо, музыкантов – у стены стояли зачехлённые гитары. Мартин заметил нескольких однокурсников Сесилии, молодых академических мужчин в бесформенных твидовых пиджаках. Они помахали ему, он кивнул в ответ и на миг увидел себя их глазами: Мартин Берг, издатель, несомненно, зрелая личность, в скором времени отец двоих детей, женатый на красивой, умной и для всех, кроме него, недоступной Сесилии, переступает порог заведения в компании известного художника Густава Беккера.

– Почему здесь всегда полно народа? – спросил Густав. И так с 1981-го.

Они заказали по бифштексу с побегами бамбука и крепкому пиву. Густав выдвинул теорию, что на душу населения Гётеборг употребляет намного больше крепкого пива, чем Стокгольм.

– А что пьют в Стокгольме?

– Фиг его знает. Шампанское, коктейли, вино, если на то пошло.

– Но жить ты всё равно хочешь именно там.

– Искусство, друг мой, требует некоторых жертв, – Густав подавил отрыжку. – И кстати, я переезжаю в Лондон. Почему мы там никого не знаем? – Он сложил нож и вилку на двадцать минут пятого, хотя съел меньше половины порции, и залпом выпил оставшееся пиво. – Такое ощущение, что кто-то знакомый там должен быть. Девушка, будьте добры, ещё два таких же! Спасибо, большое спасибо. Ну, Мартин, куда мы пойдёт дальше? Давай в «Вальвет»?

– Он же закрылся.

– Точно. К тому же у них не продают крепкое пиво. И в «Драупнире», кажется, тоже.

– Страшно такое говорить, но «Драупнира» вообще больше нет, дом снесли.

Охмелев, они ещё немного просто посидели у «тайцев». В «Драупнире» Мартин не был с восьмидесятых, он вспомнил лабиринт пьяных людей в кожаной одежде, тёплое пиво, наяривающих на сцене музыкантов, чьи длинноволосые головы поднимаются и опускаются в заданном ритме, публику, похожую на шайку хулиганов.

– Но мы же можем пойти выпить пива к «Линнею»? – в конце концов произнёс Густав.

– Уже поздно…

– Конечно. Я понимаю. Понимаю. Необходимость содержать семью и прочее.

– Дело не в этом, – начал было Мартин и тут же почувствовал резкую усталость. Завтра среда. На письменном столе его ждёт гора непрочитанной почты. В том числе, подозревал он, несколько вызывающих беспокойство счетов. Надо позвонить бухгалтеру. Надо готовиться к книжной ярмарке. Проверить коробки в подвале, они могли отсыреть. Он должен был сделать как минимум пять звонков ещё вчера.

– Оставим эту тему, – махнул рукой Густав, после чего закурил и посмотрел вокруг. – Таких заведений в Стокгольме нет, – произнёс он, – я имею в виду, что там, конечно, есть и «Транан», и «Принсен», и «Кей би», – названия он произносил на вальяжном стокгольмском, – но «тайцев» нет. Прости, пожалуйста, мне нужно позвонить…

В последующие полчаса Густав несколько раз отлучался к телефонному автомату в углу зала. Зажимал трубку между подбородком и плечом, выбивал из пачки сигарету, опускал в монетоприёмник очередную крону и притворялся, что не замечает жующую жвачку девицу, которая, скрестив руки, ждала своей очереди. Но Уффе не отвечал, и Сиссель тоже, а остальные номера он не помнил наизусть.

Мартин откинулся на спинку стула и думал о своём тридцатилетии, которое они отмечали в прошлом году. Густава известили за несколько недель.

– Знаешь, когда я последний раз был на реальном празднике? – спросил он по телефону. – То есть не когда приятели собрались хряпнуть пива, а на настоящем празднике? В восьмидесятых. В том десятилетии. В незапамятную старь. Может, я возьму с собой Долорес. Хочу показать ей настоящую гётеборгскую вечеринку.

– Может, не стоит завинчивать ожидания до упора…

– Э-э, да Долорес достаточно, чтобы был кухонный стол, пепельница и несколько родственных душ, с которыми можно ужасаться поп-культуре. Тогда она как рыба в воде. Внешне это незаметно, но в душе она премилая, как Арне Вайс [190] из рождественского выпуска. Но