подумал, не стоит ли упомянуть о работе Сесилии. Но его спасла Патрисия – сбившаяся причёска, обеспокоенный взгляд: она спросила, не пора ли закругляться. И после секундного колебания добавила, что Лиза Экман отключилась в туалете для людей с ограниченными возможностями. Поскольку нечто похожее случилось и на презентации Лизиного дебютного романа, Мартин знал, что лучше не впадать в панику и не вызывать службу спасения, а взять ножницы и взломать замок. Именно это он вскоре со всем хладнокровием и проделал, предварительно громко и долго постучав в дверь. Лиза лежала на полу в позе эмбриона, но, увидев Мартина, тихо поздоровалась. Пока он помогал ей встать на ноги и собрать вещи, она что-то лепетала про синопсис, который скоро сделает, про то, что уедет на лето в деревню, где нет интернета, и будет там писать, это в Нэрке, а потом у неё начались рвотные позывы и её вывернуло в унитаз.

Посадив Лизу в такси до её унылого северо-восточного пригорода (то ли Бергшён, то ли Хьелльбу), Мартин направился прямиком в бар и попросил джин-тоник, который выпил быстрее, чем следовало, и тут же заказал ещё один. Почему в экстренных ситуациях всегда зовут именно его? Почему он должен возиться в туалете среди груды размокших бумажных полотенец, выручая несовершеннолетнего, по сути, человека, которому каким-то чудом удалось получить премию Буроса за лучший дебют? Теперь этот автор рано или поздно разродится анемичным вторым романом, и это будет литературный аналог оленя, парализованного светом дальних фар. А ещё она может начать сочинять стихотворения в прозе. А когда он откажется издавать эту экспериментальную прозопоэзию, он превратится в трусливого капиталиста, который боится выносить искусство на передний фронт. И вещать всё это она будет тем дрожащим голосом, каким читают свои опусы на поэтических слэмах люди поколения 80-х. Зачем они упорствуют с этим фальшивым тембром и возмущённой интонацией?

Они что, не могут послушать Кристера Хенрикссона [206]? Музыканты продолжали играть, но плейлист сменился и состоял главным образом из треков Мадонны. Его дети ушли домой, видимо, не желая видеть, как их отец отрывается под «Vogue». (Мартин попытался заверить их, что этого не будет, но Элис сказал лишь: да, папа, да.) Патрисия бегала по залу, собирая бумажные тарелки. Пер перешёл на лёгкое пиво и признался, что сегодня утром разговаривал сам-знаешь-с-кем. Световая декорация под потолком погасла. Где-то что-то разбилось. В углу ссорилась пожилая пара. Бармен зевал и готовил ему напиток на автопилоте. Появившаяся рядом Мария Мальм поинтересовалась, доволен ли он вечеринкой.

А потом он сидел в такси, за окном бежал сияющий город, длинные лучи света в тёмно-синей летней ночи, через центр к восточным районам, и рука сидевшей рядом Марии Мальм лежала в его руке, он не должен больше называть её мысленно «Мария Мальм». Ему пора начать называть её «Мария». Мария. Но это оказалось нелегко. Мария Мальм склеилась в одно слово, и фамилия не успевала отцепиться от имени.

Они приехали. В ночи хлопнули двери машины. Район обитания Марии Мальм он не угадал – она, как оказалось, жила в одном из таунхаусов Коллторпа. Пока она звенела ключами, он рассматривал цветочный горшок на ступеньках крыльца.

– Ну вот, мы на месте, – сказала она, пропуская его в холл, где вспыхнувшие лампы осветили дощатый пол и оригинальный радиатор. Он выпьет что-нибудь, может, виски? Мартин сказал «да», и в ту же секунду понял, что продолжать пить – идиотская идея. Спросил, где туалет, ему показали дверь, писать ему не хотелось, но он сделал это, чтобы потянуть время и оценить себя в зеркале, что, впрочем, почти не удалось из-за расфокусировки взгляда. А чем сейчас заняты остальные? Где Густав? Все знают, что он здесь? Все заметили, как они уходили, и что все подумали?

Чтобы не пить виски, который, разумеется, уже налили, он её поцеловал. Мария Мальм. Запомни.

25

Незнакомый скошенный потолок. Серый зернистый свет зари. С белыми проблесками. Белые стены, белые шторы. Белое постельное белье. Мартин опустил взгляд на собственный торс, обнажённый. Нога соприкасалась с тёплой мягкой кожей. Он повернул голову и увидел прядь тёмных волос.

Он мог бы снова закрыть глаза. Уснуть. Через несколько часов она бы встала, приготовила завтрак, они бы пили кофе в беседке на заднем дворе. В тёплом уюте июньского утра он почувствовал бы себя таким, как все. Ещё чашечку? Да, спасибо. Апельсиновый сок из кухонного комбайна последней модели. Потом, почему бы нет, и вот они снова занимаются любовью, трезвые и способные думать…

С бесконечной осторожностью он переместил одну ногу к краю кровати. Потом вторую. Сел и замер, когда она перевернулась, и не шевелился, пока не убедился, что она крепко спит.

Нашёл свои вещи, оделся, стараясь двигаться максимально бесшумно. На цыпочках спустился по лестнице – тоже белой, поверхностей другого цвета в этом доме, похоже, не было, – забрал пиджак, висевший на спинке стула в кухне. Мобильник и портмоне лежали во внутреннем кармане. Часы показывали 06:41. Ни пропущенных звонков, ни сообщений. Грустно.

В прихожей деревянными пальцами зашнуровал туфли, тщательно отслеживая скрип половиц и прочие звуки, которые могли бы сопровождать её пробуждение. В доме стояла полная тишина. Мартин тихо закрыл дверь и быстро направился к остановке трамвая.

Уже на пороге своей квартиры он почувствовал пустоту жилища, где никто не ночевал. Постель в спальне Элиса не расстилалась. Мартин вытащил мобильный, чтобы послать эсэмэс с упрёком – нужно предупреждать об отсутствии, как они договаривались, – но понял, что тем самым признается, что тоже был не дома.

Он снял костюм, бросил рубашку в корзину для белья, выпил два стакана воды, стоя у кухонной раковины, а третий взял с собой в спальню. В кровати долго формулировал сообщение, которое звучало бы как извинение и одновременно освобождало бы его от всяких обязательств перед этой МАРИЕЙ МАЛЬМ, чей телефон он ночью внёс в свои контакты. Потом открыл окно, впустив в комнату прохладный воздух, лёг на одеяло, закрыл глаза. И почти мгновенно уснул.

* * *

Мартин услышал, как открывается входная дверь, но поскольку этот звук он нередко улавливал в состоянии полусна-полуяви, то никак на него не отреагировал. Его разбудила упорная муха. Он уставился в темноту, инвентаризируя существование. Воскресенье. Юбилей позади. Приехал Густав. Они созвонятся, может, даже встретятся, днём. Он забыл поговорить с Кикки о мамином кашле, но она останется на выходные, так что времени много. Надо туда съездить, а потом пойти в кафе. Элис