Лену за подол юбки и тяну на себя.

Лена оказывается в моих руках. Я наивно полагал, что это будет мило и романтично, но вместо этого Лена начинает лупить меня по спине и криком требовать, чтобы я сейчас же поставил её на место.

Удивительно, как легко мне сейчас даётся то, что раньше я не сделать — подумать об этом не мог. Кружу Лену на месте, будто она ничего не весит. И, главное, никакого беспокойства за возможность схватить межпозвоночную грыжу!

— Филонов, тебе серьёзно лучше поставить меня на ноги, а иначе я тебе голову оторву, и не посмотрю, что оборотень — найду способ!

Ворчать продолжает, но уже не сопротивляется. Победа за мной, решаю я, и опускаю Лену.

— Сама же хотела моё праздничное настроение, — говорю я. — Вот, получай.

Лена улыбается и лишь только для факта недовольно качает головой.

— Дурила.

— Я люблю тебя.

— Я знаю.

Лена тянется ко мне. Думаю, ну наконец он — заслуженный поцелуй, но вместо того, чтобы поблагодарить меня за проявленный жест, Лена вдруг резко выпрямляется, так меня и не коснувшись. В её руке оказывается гирлянда. Я оборачиваюсь через плечо. Ну, точно. Коробки с игрушками!

— Распутывай давай, Ромео, — Лена кидает гирлянды мне в грудь. — Потом поговорим. Я со вздохом и выражением лица готового к капитуляции солдата принимаю задание. — И я тоже тебя люблю, — добавляет она, забираясь обратно на табурет.

Капитуляция отменяется. Гирлянда, так гирлянда. Кому-то всё равно нужно это сделать, а когда я в последний раз пугался сложных задач?

— Слушайте, видел кто-то Даню?

В гостиную по-свойски проходит Тай. Парень чувствует себя здесь как дома, в отличие от его грубиянки-сестры Лизы. Хотя именно у неё, фактически, больше прав и привилегий в стенах штаба. Как-никак, новая альфа временно нейтральной, но в перспективе содружественной стаи оборотней.

— А он тебе зачем? — интересуюсь я.

— Обещал показать мне кое-что медицинское, — увиливая от прямого ответа, говорит Тай.

У парня — семь пятниц на неделе. Я, конечно, поощряю его желание познать различные сферы, но ещё пару дней назад он мучил Бена, потому что страсть как хотел стать механиком, а теперь уже, похоже, метит в медработники.

— Я передам, что ты его искал.

Бросаю взгляд на настенные часы. Сегодня вторник, сейчас половина второго. Я знаю, где Даня. И в штабе его не будет ещё около получаса.

— Окей, — Тай демонстрирует мне оттопыренный в кулаке большой палец. — Спасибо. И кстати, Боунс будет ждать тебя вечером у себя, как обычно.

Чёрт. Я прямо-таки чувствую все эти изучающие взгляды.

— Круто, — бурчу в ответ.

Но не обязательно было говорить об этом при всех!

Тай уходит, взгляды продолжают меня исследовать. Непосвящённых среди них всего двое: Виола и Полина. И их в совокупности недостаточно, чтобы меня смутить.

— Даня пошёл в художку? — интересуется Лена.

Конечно, она знает. От неё у меня секретов нет.

— Угу.

— Так иди, чего сидишь?

Я удивлённо на неё гляжу.

— Ты же сама сказала, что о свободе мне только мечтать, пока вы не закончите разводить бардак!

— Но не тогда, когда дело касается твоего брата. Ты давно уже нужен ему, Вань. — Мне в руки прилетает тот самый шар со снежинками. Я отрываю взгляд от гирлянды на коленях и поднимаю его на Лену. — Иди.

Бросаю и гирлянду, и шар обратно в коробку. Из гостиной — в комнату «Беты», где я оставил свою куртку на Лениной кровати. Оттуда — на улицу. Бежать не надо: я знаю, сколько времени Даня ещё планирует провести там, куда отправился.

Три дня в неделю в одно и то же время он уходит, чем бы ни занимался и где бы ни находился, к одному и тому же месту — к крыльцу своей бывшей художественной школы.

Как известно, бывшие так просто не уходят. Всё равно магнитом к ним тянет, чтобы только ещё раз увидеть. Клянёшься себе, что в последний, но фишка в том, что не работает это, за последним всегда идёт самый последний — и так по возрастающей прямой удаления конца, который тебе, на самом-то деле, не очень-то нужен.

Так и с людьми, которых бросаем мы и которые бросают нас, и со зданиям, местами. Поэтому я не удивляюсь, когда выхожу из-за угла, оказываюсь перед двухэтажным зданием художественной школы и вижу Даню. Стоит напротив входа, спрятав ладони в карманы куртки. Опирается спиной на один из металлических прутьев забора.

Молча прохожу через ворота и встаю рядом в ту же позу. Сегодня наша одежда отличается только цветом — так бывает часто, когда утром мы собираемся не вместе. Кто-то раньше смеялся, что у нас один мозг на двоих, да вот только быстро перестал, стоило Славе элегантно намекнуть нашему обидчику, что если он не заткнётся, ему о своём собственном мозге придётся беспокоиться.

Давно это было, лет пять назад. А если вспомнить всё, что произошло со временем со слов Славы, то и того больше.

Даня приходит к художественной школе за пятнадцать минут до начала занятий и уходит, когда его бывшие сокурсники покидают здание. Оправдывается, мол, Амелию встречает, но на самом деле всё это пропитано исключительно эгоистическими мотивами.

Мне больно смотреть на него такого. Сам не свой. Больше никогда не на своём месте. Раньше рисование держало его на плаву в любой из ситуаций: когда случалось что-то ужасное, он запирался у нас в комнате, выгоняя меня в кухню, и рисовал. А теперь лишь сидит на своей кровати, сверлит взглядом стену и трёт правую руку, больше не способную выводить на холсте художественные формы и штрихи.

— Если бы ты не психовал, был бы сейчас там, — говорю, нарушая тишину. Киваю на здание. — А не тут.

— Давай не будем, — с напором просит Даня.

— Ладно, допустим, то время, когда ты показал себя последней истеричкой, уже не вернуть. Но ведь можно пойти в самую младшую группу и…

— Это так не работает, — раздражённо перебивает Даня.

Раньше никогда такой привычки не имел. А сейчас обрывает, даже не задумываясь.

— Ты ведь не пробовал.

— Не поможет, говорю.

— Слушай…

— Разговор окончен.

И так каждое моё следующее предложение. Я не сдаюсь, когда счётчик попыток пересекает несколько десятков. И когда в ход идут уничижительные взгляды и цоканье языком. Он не идёт на открытый конфликт, но при этом не позволяет мне и слова сказать, потому что знает, что я прав, а вся его идея мучения самого себя является нелепым детским капризом.

Успокаивается Даня, только когда из дверей школы выходит