Помню, как дрожали лучи наших фонариков, как эхом разлетались во тьме крики. Сразу за мной шагал один из Драконоборцев – если не ошибаюсь, Мадс, – и я слышал его прерывистое дыхание.

Но я толком никого не видел. Не увидел я и героических действий Лина на орбите. Я как бы превратился в зверя, загнанного людьми, которым еще было что терять, в сарай вместе с другими зверями. Я прекрасно понимал герцогиню Валавар и благодарил всех известных мне богов, включая даже Тихого, что Валка не страдала так, как страдал герцог. Слезы щипали глаза, тоннель расплывался в бесформенное серое пятно.

Не помню, как мы вошли в святилище, выбрались в крипту и поднялись по гладким ступеням лестницы. Зато помню алтарь и статую Бога-Императора, попирающую пирамиду, олицетворяющую машины. Я несколько минут простоял перед ней, пока мы дожидались «Ашкелон». Купол пострадал от ранней бомбардировки, но статуя до сих пор стояла, празднуя победу над древним врагом. Вильгельм Рекс, Король Авалона, Завоеватель Земли, Избранник Скрытого – Тихого.

Развалины роскошного святилища были покрыты толстым слоем пепла. Пепел усыпал алтарь и стопы моего божественного предка, триумфально застывшего под отверстием купола. На мне не было шлема, и я собственными ушами услышал приближающийся рев двигателей. Стылый воздух растрепал мне волосы, и я почуял тлетворный запах человеческого праха.

– Корабль, Марло! – Директор Райнхарт встряхнул меня за плечи. – Где корабль?

– Сейчас будет, – ответил кто-то моим голосом.

Я вяло поднял наручный терминал и показал Райнхарту:

– Уже на подходе.

Райнхарт не шелохнулся. Я заметил, как пристально он смотрит на меня, как серьезны его холодные глаза.

– Примите мои соболезнования, – произнес он, крепко сжав мое плечо.

Его слова вонзились в меня тысячей осколков. Гибель Валки не осталась незамеченной. Меньше часа назад Тиада сообщила об этом императору… но Райнхарт? Райнхарт был первым, кто разделил мое горе, пусть и шаблонной фразой.

Это был не сон. Валка действительно погибла.

Красные молнии расчертили небосвод, когда громадные корабли пронеслись по орбите.

– Это наш корабль? – спросил один из оставшихся императорских советников, тараща глаза на небо.

– Это орбитальный флот, – ответил ему Райнхарт, прикрывая глаза рукой.

Эти красные молнии были единственным свидетельством героической спасательной операции. Мне доводилось слышать, будто я тоже участвовал в ней, а не находился на земле с императором. Будто я был на мостике «Бури» или вообще командовал ею. Эти слухи несомненно распустила Капелла или министерство народного просвещения. Годы спустя я слышал, что якобы не справился с командованием, и за это император изгнал меня из Империи.

Это не так.

Мой проступок был иным. Куда более пустяковым… и более глупым. Очень глупым.

Но в историях есть и правда. Вам следует верить всему, что касается Бассандера Лина.

Феникса Перфугиума.

Что бы ни говорилось в легендах, я не был с ним в минуту его славы, а его подвиг не был следствием моей ошибки. Я даже не видел этого подвига, если не считать этих красных линий в небе. Пока я стоял посреди святилища, сломленный и опустошенный, Лин провернул одну из самых отчаянных спасательных операций в имперской истории. Несмотря на то что его флотилию разметало по орбите, несмотря на огневое превосходство противника, Бассандер Лин умудрился перехватить и подобрать беженцев, которым удалось покинуть Ресонно и зону притяжения Перфугиума.

До орбиты добралось шестьсот двадцать три корабля из первых четырех групп.

Более трехсот тысяч человек.

Лин спас шестьсот шесть транспортных шаттлов.

Очень много. Очень мало.

Под Перфугиумом спали девять миллионов колонистов. Мы спасли даже не каждого тридцатого – зато спасли императора. Но это нельзя было назвать победой. Я слышал доклады и новости о том, как сьельсины ворвались в катакомбы, отключили все ясли для фуги, растерзали спящих людей и повесили на стенах Ресонно. Аттаваиса было убито, но отряды Хушансы вдоволь попировали теми, кого мы не спасли.

Мы не одержали на Перфугиуме победы. Это был холокост. А для меня?

Для меня это был конец.

Читатель, помните, как я говорил, что у всего есть финал? Все, что будет дальше, что должно быть дальше, что должно быть, произошло уже с другим человеком. Не столь известным. Бессонными ночами, коих были тысячи, я утешал себя, что она не страдала, не испытала боли. А главным утешением было то, что они не могли поглумиться над ее телом.

От него ведь наверняка ничего не осталось.

Глава 44

Реквием

Говорят, что среди экстрасоларианцев есть люди, которые извлекают память, помещают ее в хрустальные фиалы, как мифических джиннов, и затыкают пробкой. Но я не мог прибегнуть к их услугам – иначе перестал бы быть собой. Когда-то я говорил, что человек есть сумма воспоминаний, и до сих пор придерживаюсь этого мнения. Отсечь воспоминания, какими бы дурными они ни были, означает отсечь часть себя. Часть меня умерла и осталась на Перфугиуме с Валкой. Она будет пребывать там, пока перфугианское солнце не лопнет и не поглотит эту несчастную планету. Шрамы, оставшиеся в том участке памяти, где когда-то жила Валка, тоже являются частью меня; они – достойная плата за ту честь, какой для меня было знакомство с ней.

Наша совместная жизнь.

Я ни за что от них не избавлюсь.

В Тавросе, в Демархии, тоже умеют лишать воспоминаний. Когда я возил туда Валку после встречи с Урбейном на Беренике, ее сородичи пытались вылечить ее, удалить червя, обвившегося вокруг ее мозга. Как я уже писал, у них не получилось. Им удалось лишь обездвижить вирус Урбейна. Валка была спасена, но неприятные симптомы – шрамы – остались.

Нам предложили другое решение: полностью переписать ее нейронное кружево, уничтожив все, кем она когда-либо была, воссоздать ее с чистого листа, вновь сделать свободным и здоровым – но совершенно другим – человеком. В теле Валки поселилась бы другая женщина.

Валка отказалась и возмутилась, когда они попытались настоять на своем. Она приняла решение жить с болью, с воспоминаниями о злодеяниях Урбейна, с припадками и еженощным риском задушить себя своей же рукой.

Мог ли я проявить малодушие?

Мог ли я хоть что-нибудь сделать?

Мы встретились с джаддианской армадой и высадились на «Мнемон». Император со свитой быстро покинули «Ашкелон», и я остался один, всеми забытый. Меня оставил даже князь Каим. У него были важные государственные дела. В конце концов, он сыграл свою роль в спасении императора и должен был разыграть эту карту в интересах Джадда. Остался только Лориан. До поры до времени. Пока я не