Шкипом, и, надеюсь, ты не против, если я напишу тебе несколько слов о твоей замечательной матушке. Сижу я сейчас у себя за письменным столом и вспоминаю, как она, бывало, навещала меня и садилась на стул прямо рядом с ним. Можно сказать почти наверняка, она и сейчас незримо пребывает в этой комнате, по крайней мере, в духовном плане. Я только что пришёл с её поминальной службы. Поистине вдохновляет то, в скольких сердцах оставила она след, сколько жизней обогатила своим тихим и скромным присутствием.

Лично я с тобой не знаком, но твоя мать была всем нам в церкви очень дорога. Не то чтобы она неукоснительно посещала воскресные богослужения, однако по разу – по два в неделю заглядывала ко мне. Приходила после обеда лишь с тем, чтобы поздороваться и поболтать, и часто спрашивала меня о проповеди, которую я готовил к следующему служению. Когда разговор заходил о том, о чём я думаю и что собираюсь сказать, это обычно означало: в следующее воскресенье стоит готовиться к тому, чтобы обратиться к пастве с более задушевным словом. Так естественным образом влияла одна лишь её близость. И пусть я и не могу назвать её прилежной прихожанкой, многие воскресенья она осеняла нас своим духовным присутствием. И дух её пребывает с нами и поныне.

Последние три месяца или около того твоя мать сделалась очень духовной. Похоже, у неё совершился духовный поворот. Казалось, она что-то почувствовала, как будто дух её ощутил, что её земной путь поворачивает к дому. Надеюсь, мои слова не покажутся тебе неуместными или сказанными «не в склад и не в лад», как говорят ребятишки.

Прилагаю эту записку к листку, что она сама собиралась тебе отослать. Я нашёл его сложенным и готовым к отправке. Конверт не был запечатан, но адресован он тебе, поэтому я наклеиваю штамп и отправляю его адресату (сам я его не читал).

Пол Коннифф,

пастор Первой лютеранской церкви г. Клементс

(«Пастор Пол»)

Дорогой мой сынок, Шкипер!

Сегодня воскресенье. Я прочла в воскресной рубрике «Канзас-Сити таймс» стихотворение одного поэта, умершего шесть лет назад, о котором никогда прежде не слышала. Вырезала бы его из газеты и послала тебе, но печатную версию мне хотелось бы сохранить для себя, поэтому перепишу его от руки, и тебе – уж не обессудь! – придётся разбирать мой почерк.

Я написала тебе три или четыре письма, которые пришлось выбросить, потому что я подумала, что их содержание приведёт тебя в уныние. Знаю, ты занят трудом на благо родной страны (по крайней мере, в том виде, в каком ты его себе представляешь). В любом случае, я на это надеюсь. Надеюсь, что вы не просто так там застряли. А то ведь, бывает, увязнут люди в чём-нибудь, да так и не отыщут подходящего способа выбраться… Ну вот, опять я начинаю! Довольно, с меня хватит.

На следующей неделе у меня намечено два приёма к врачу – в понедельник и в четверг. Они любят брать у пациентов анализы. Ничего серьёзного, плановая проверка. Надо сказать, у меня не было проблем со здоровьем с самого «критического возраста». Вам ведь там оказывают качественную медицинскую помощь, правда? Уверена, вам предоставляют всё в лучшем виде.

Ну ладно, вот и стихотворение. Рифмы в нём нет, и чтобы прочувствовать, нужно перечитать его несколько раз снова и снова. Предупреждаю – оно грустноватое!

ВЕСЕННИЙ ПЛАЧ ВДОВЫ

автор: Уильям Карлос Уильямс (1883–1963)

Скорбь – мой собственный сад,

где молодая трава

полыхает, как полыхала

часто до этого, но

не таким холодным огнём,

как окружает меня в этот год.

Тридцать пять лет

я прожила со своим супругом.

Слива сегодня бела

От множества цветов.

Множество цветов

Отягощает ветви вишни

и окрашивает одни кусты

в жёлтый цвет, а другие в красный,

но печаль в моем сердце

сильнее, чем они,

хоть и были они моей радостью

прежде, сегодня я их не замечаю,

а отвернулась и уже забыла.

Сегодня мой сын мне рассказал,

что на лугах,

на опушке тёмного леса

далеко отсюда он видел

деревья все в белых цветах.

Я чувствую, что хотела б

Пойти туда

и упасть в те цветы

и погрузиться в болото, что рядом с ними.[127]

Я предупреждала! Оно очень печальное! Так что не буду-ка я его лучше отправлять. Вот я прочитала его и села у окна, положив руки на колени. Так сильно я расплакалась, что слёзы потекли мне на руки, прямо на руки.

И я подумала: что ж, это стихи. В стихах не обязательно должна быть рифма. Они лишь должны будить в тебе воспоминания и выворачивать душу наизнанку.

С мыслями о тебе,

Мама

Дорогой Шкип,

Думаю, ты слышал, что мирская жизнь тянет вниз духовную. Так все говорят. А вот чего, кажется, никто не понимает, так это того, что всё работает наоборот, что это духовная жизнь разрушает мирскую. Придаёт каждому удовольствию неприятное послевкусие. Единственное, что представляется правильным, – это стремление к Господу, хотя это последнее не всегда кажется приятным или хотя бы естественным.

Так что вот, я всего-то на минуточку хочу побыть женщиной, повести себя так, как естественно вести себя женщине, а через десять секунд после того, как я ей побуду и так себя поведу, мне хочется лишь одного – убежать от всего этого к Господу. Которого я так не люблю. Ты мне нравишься куда больше.

Но я должна исполнять Господнюю волю. А Господняя воля для меня – это делать всю работу, что лежит у меня перед носом. Романтические отношения к ней не относятся. Убежать бы отсюда к нашей любовной интрижке! Убежать в Каокуен…

Ты понял, о чём я? Может, да. Может, нет.

Я могла бы сказать и больше, но просто повторила бы те же мысли другими словами.

Кэти

P. S.: Я подбросила монетку на удачу и адресовала эту записку Уильяму Сэндсу. Может, ты её получишь, а может, и нет.

Шкип внимательно рассмотрел конверт. Письмо прошло через американское почтовое отделение в Сан-Франциско.

Придётся раз и навсегда попрощаться с женским полом. И со многим другим.

– Уверены, что полковника больше нет? Что он мёртв? – спросил он у Миня.

– Да. Если бы он был жив, я бы всё ещё это чувствовал. – Минь отложил палочки для еды и нежно прикоснулся к груди, чтобы указать, чем именно.

– Я понимаю, о чём вы.

– Полковник умер. Сердцем чувствую.

– Да. Определенно. Я это