Гордий Яхт очнулся от своего долгого сна в небольшом, поросшем плющом домике у моря.

Джазеллон Дарру, помещик из Дриада, рухнул на мешки зерна на складе, когда проверял работников. К нему сначала кинулся Тирготт, его нареченный сын, но и его сковала лютая боль.

Синистари, очнувшись после вспышки боли, приказал собирать вещи и седлать лошадь.

Федерик Гордый и помещик Намор из Рудников – два соседа – отдали распоряжение слугам готовиться.

Мелинай де Джамед Мор, граф мелких земель, подобающих более барону, разрыдался от счастья, что честь его исчезнувшего друга, Као Шанриса, которого считали изменником, будет восстановлена. Он уже много сотен лет взывал к справедливости.

Супружеская пара из Гутемара Однорукого и Ядвиги, пережив удар от смерти товарища в постели, подле друг друга, тоже спешно засобирались.

Асканели де Морр скрам, сосед Йевы, заволновался в лесах, понимая, что это потрясение приведет к переполоху и ему придется покинуть свою избу в глуши, где он жил вместе с вурдалаками, почти как зверь.

Инсо Кимский, такой же глеофский мелкий банкир, как и Ярвен, да к тому же, как поговаривают, дальний его родич, обрадовался падению земляка.

Йева фон де Тастемара очнулась посреди воя бури, прижимая к себе сопящего у ее груди Ройса. Она сначала не поняла причину своей боли, но потом по щекам ее потекли горькие слезы. Ее отец оказался прав. О боги, подумала графиня, вылезая из-под одеяла, что же теперь предстоит и где же сейчас Юлиан? Что же предстоит им всем?

Впервые за долгое время все старейшины, даже те, кто спал беспробудным сном, подняли головы. Все, кто был моложе тысячи лет и не мог сообщаться мыслями с советом, спешно засобирались в дорогу. Те, кто был старше, когда пережили момент жуткой боли, пытались дозваться до рыдающего Летэ, но тот оставался к их зову нем и глух – он все еще не мог поверить в происходящее.

Предательство. Покинули совет молодые Генри и Уильям, прервав разом свое родство. Жуткой смертью погиб банкир Ярвен Хиамский, которому не повезло среди ночи вернуться из Глеофии в тот момент, когда за его подопечным явился Гаар.

И самое страшное, что заставило открыть глаза даже тех, кого не потрясла бы и разверзнутая под ним земля – это поступок Мариэльд де Лилле Адан, которая разорвала родство, ибо все невесомые против нее доказательства вдруг обрели плоть. Графиня, конечно же, это понимала и поэтому поспешила пропасть из видений Летэ, чтобы не быть им настигнутой. Где она теперь?

– Эй! Ко мне! – кричал сэр Рэй, видя припадок у своего господина. – Ко мне! Сюда!

Но к тому моменту, когда из тьмы ночи, разрезанной дальним светом костра, выбежали фигуры гвардейцев, Филипп уже начал приходить в себя и оглядывался. Он лежал на земле, и его поддержали, помогли ему встать.

– Что с вами? – спрашивали конники в один голос.

– Собирайте лагерь! – хрипя и хватаясь за грудки, повелел Филипп.

Он, шатаясь, зло отмахнулся от поддерживающих его рук и с трудом разогнулся, чувствуя в теле затухающие вспышки боли, будто ему только что отрезали часть его тела.

Видя в глазах людей уже недоумение, он закричал.

– Что встали? Исполнять!

Все вокруг засуетились, пока Филипп кинулся в палатку и принялся быстро писать послания, также торопливо сворачивая их. Он грозно рявкнул на бегающих туда-сюда гвардейцев, отчего те испуганно подскочили, и подозвал к себе троих людей.

– Вы, трое, скачите в Брасо-Дэнто что есть сил, передайте письма моему военачальнику и управителю замка! А ты, Картеш, езжай в Офурт! Передай графине Тастемара, чтобы укрылась в надежном месте в лесах, покинув донжон! Что встали и рты раскрыли?! Живо! Гоните коней, пусть и до изнеможения, но доставьте послания как можно скорее. Если не успеете, повешу вас вместе с семьями!

После этого Филипп исступленно ринулся помогать сворачивать лагерь, пугая всех вокруг той злобой, что изливалась из него: и во взглядах, и в движениях. Любое промедление сейчас решит исход погони. Мариэльд не могла уехать далеко, а путей к Ноэлю, где графиню будет уже не достать, – немного. И он обыщет их все!

Элегиар.

Чуть позже.

Старик Илла сидел на полу и тяжело дышал, в черной от копоти одежде, с обгоревшей головой. Перед ним лежал мертвый Латхус. А рядом с Латхусом – такой же мертвый сотрапезник.

В комнате царила темнота; сильфовский светильник, который принято было потирать рабам единожды за ночь, уже потух, а окон в этой кладовой не водилось. Неизвестно – наступил ли рассвет? Сколько времени он сидит здесь, проваливаясь иногда в забытье?

В коридоре затопало множество ног. Илла, трясясь от усталости, с трудом встал на колени, попытался подняться, но не нашел в себе силы и для столь малого, ибо язвы его открылись, а из носа пошла толчками кровь. Но в комнату вошли не сподвижники Абесибо, разыскивающие беглецов. Нет, в комнату вошел Тамар, ведя за собой гвардию. Он первым зашел в комнату и тут же накинул на труп своего брата-наемника покрывало, не глядя на него, будто и не служил он с ним рядом всю жизнь. Из-за его спины показались Викрий и рабы.

Иллу бережно подняли, как куклу, и уложили в носилки. Из его груди доносились хрипы, а разум его был пьян и отравлен из-за дыма, которым он надышался в коридорах Ратуши. Поэтому он молчал и даже не поинтересовался, жив ли король? «Плох, очень плох», – говорил тревожно лекарь Викрий, и его голос каким-то эхом отдавался в больную голову Иллы. Когда его уже несли по Ученому Приюту, и над головой мелькал потолок, к нему вдруг склонился Тамар и быстро шепнул.

– Хозяин… Они нашли труп.

– Чей труп?

– Его труп, обезглавленный.

– Он не ушел? – спросил, вздрогнув, Илла. Взгляд его ненадолго прояснился.

Тамар качнул головой. В глазах Иллы выросла решимость. Он попытался подняться и только тогда понял, что его куда-то несут, а сам он лежит в носилках. Взгляд его стал холоден и опасен, как у голодного удава, жизнь которого зависела от успеха последней охоты.

– Где он? – прохрипел старик.

– Спрятан.

Илла помолчал. Он коснулся укрытого копотью лица, которое напоминало более измазанный в саже череп, почувствовал боль от ожогов, и это вернуло его к реальности.

– В особняк… в особняк его, Тамар… Без свидетелей.

Тамар растворился в коридорах.

* * *

Говорили, что зарево от пылающего дворца будто бы виднелось за пятьдесят миль, и даже в Полях Благодати люд наблюдал далекие отблески пламени. Однако к утру дворец, покрытый копотью, напоминал уже не факел, а кусок угля; пламя слизало с дворца все вывешенные гобелены и светильники, а белый камень потемнел. В древесном зале стоял черный, обугленный Платан, напоминающий скрюченного мертвеца.