и с юмором; в общем, работа на участке спорилась, а это всегда нравится; наблюдая за ИТР, она, вероятно, увидела во мне совсем молодого начальника участка, который успешно руководил многими людьми; через две недели Свету, направили в отделы СУ1 для ознакомления с их работой, и на участок она больше не вернулась, её перевели на дальний и относительно спокойный участок, который возводил объекты на заводе «Сибтяжмаш»; я стал подозревать, что это было сделано неспроста, вероятно кто-то, думаю, молодая нормировщица нашего участка, сообщила главному инженеру Синегину, что я слишком много уделяю практикантке внимания, объясняя специфику строительного производства, и, чтобы я не отвлекался от дел, её и перевели на дальний стройучасток; но при едва ли всецелой поглощённости работой, я всё-таки находил время для общения: по вечерам и выходным дням мы уже встречались или в кино, или в парке, или просто гуляли по берегу Енисея; я в душе восхищался ею, она мне казалась самой красивой и милой из всех девушек; она не кокетничала, ведь настоящая любовь не знает кокетства; о своей работе и об ИТР на новом участке Света рассказывала подробно, какие «мужчинки» (её выражение) были ей симпатичны или не интересны, рассказывала и об институтской жизни, у них была дружная и весёлая группа, вели настоящую студенческую жизнь: самодеятельность, танцы, праздники в складчину, вылазки в лес и на Байкал и всегда вместе с лучшей подругой, черноволосой, большеглазой, такой же улыбчивой и жизнерадостной Людой Богомягковой, девушкой полубурятского происхождения; в их группе был также заводила и балагур Олег Кустов, который Свете нравился. Однажды я привёл подруг в квартиру, наши ребята им понравились, пообщались, попили чаю; я со Светой пошли погулять, а когда вернулись за Людой, в квартире было темно: кто-то лёг спать, кто-то беседовал в темноте, мы зажгли свет и увидели сидящего на кровати Борю Кравченко в обнимку с Людой, которая быстро встала и Света остолбенела: у светлокожей Люды шея и грудь (у неё платье с большим декольте) были покрыты яркими красными пятнами от страстных поцелуев Бори; Света отвела подругу к зеркалу, и та, посмотрев на себя, сказала: «Завтра на работу не пойду», но ничего не случилось, проехали. Понятно, что недостатка внимания со стороны женского пола ребята и я не испытывали, но природа требовала своё и, естественно, каждый задумывался о своей будущей личной жизни; все мы были хотя и молоды, но ещё со времени старших курсов института старались быть серьёзными людьми, а теперь, когда работали на производстве небольшими, но руководителями, от которых зависел успех на участках, мы стали по-настоящему взрослыми, рассудительными, ответственными, т.е. не такими наивными, как только что прибывшими в Красноярск; среди нас не было ловеласов, кроме, пожалуй, Лёни Гайворонского и Гены Сагалаева; последний сразу стал молодёжным руководителем Всесоюзной ударной комсомольской стройки, в комитете которой было немало жаждущих девушек. Как говорится: «мы выбираем, нас выбирают»; каждый из нас ждал встречи с самой красивой и желанной. Мы восхищаясь девушками, я всё же втайне выделял Свету особо и заметил, что и она неравнодушна ко мне: в наших сердцах вспыхнула любовь, которую было не остановить; как говорится в «Героиде» Овидия: «Amor non est medicabilis herbis (любовь травами не лечится, т.е. нет лекарства от любви).

Какая же была Света и что она нашла во мне? Её привлекательные качества – это красота чистокровной сибирской русачки, приветливость, доброжелательность, улыбчивость, активность, но не чрезмерная, открытость в отношениях со мной, юмор; когда она улыбалась, как ни хорошо было её лицо, оно делалось несравненно лучше, и кругом всё как будто веселело и мне кажется, что в одной улыбке состоит то, что называют красотою лица: если улыбка прибавляет прелести лицу, то лицо прекрасно, а если она не изменяет его, то оно обыкновенно; если она портит его, то оно дурно; на производстве Света быстро схватывала суть проблемы; её чрезмерная эмоциональность и влюбчивость в симпатичных мужчин не смущала, т.к. она обо всём рассказывала мне откровенно.

Слабо пишется, и боюсь, что не скажу того, что чувствую, и выйдет патока, да ещё не в меру интимная. Что же она нашла во мне? Думаю, что на участке она замечала, как я руководил этой большой стройкой в должности старшего прораба, как с уважением относился к рабочим, бригадирам и ИТР, никогда не орал ни на кого, хотя за оплошности выговаривал, но ретивым начальником не был; хотя и «лез во все дырки, контролировал», но давал свободу бригадирам, мастерам в их действиях. Свобода – моё жизненное кредо, и позже Света оценила это также и в семейной жизни. На стройке она видела, что вся многолюдная «машина» подчинялась мне и работала слаженно, дружно, но это на производстве; а в личном плане она увидела во мне ещё и такое качество, как доброта, и лишь однажды, но значительно позже, когда мы летом 1964 г. были в Крыму, она это подтвердила, причём не в разговоре со мной; мы ночью в Симферополе на автовокзале дожидались утреннего автобуса в Старый Свет, и один парень стал приставать к Свете; я со злостью решил его отшить, на что этот вахлак спросил Свету «Зачем он тебе такой злой?». Она посмотрела ему в глаза и сказала: «Нет, он добрый» и парень сразу отошёл от нас; не скрою, я был польщён. Вот и Бетховен отмечал: «Я не знаю других признаков превосходства, кроме доброты».

Вообще, доброта – это стиль Модылевских, да и Максатовых тоже. О доброте моего отца знал весь завод АТЗ и весь посёлок – будущий самый крупный район Рубцовска; отец работал главным технологом самого в послевоенное время передового в стране тракторного завода, который сохранял традиции ХТЗ, и руководил самым большим отделом главного технолога (ОГТ); неоднократно в 1950-53 г.г. заступался за своих сотрудников-евреев и не евреев, вызывая недовольство, а часто и гнев городских и краевых партийных и репрессивных органов; сёстры и братья отца, их дети – все они были исключительно добрыми людьми, а я воспитывался и чувствовал это с детства – это одно, но есть ещё другое. Летом 1960 г. я приехал из Красноярска в свой первый отпуск в Ростов к родителям и с гордостью рассказывал отцу, тогда уже пенсионеру по инвалидности, о своей работе; он интересовался моим взаимоотношением с рабочими, бригадирами, с руководством участка, а также и тем, как я платил по нарядам рабочим за труд; я подробно рассказывал и, при этом, возможно, гордость из меня пёрла; думаю, что батя вспоминал себя, когда он после окончания в 1930 г. Одесского