– …Всех. Каждого, – раскатистый низкий голос вырвал его из небытия. – Кто не пожелает, пусть никогда больше не выйдет из дому.

Яр упёрся ладонями в склизкую грязь, с трудом поднял голову. Среди серой хмари сновали люди в тёмно-зелёных одеждах. Вдоль плетней толпились деревенские – насквозь промокшие, напуганные, дрожащие не то от холода, не то от страха.

– Я хочу знать, кто так худо его научил, – кахар длинным кривым клинком указал на распростёртое в грязи тело Жилы. – Кто его отец? Пусть выйдет сюда.

Ответом ему было молчание. Жукарь, бледный как смерть, стоял у соседского забора, поодаль от родичей, от хмурого Власа. На коновода никто не глядел: все смотрели на мёртвого Жилу, на предводителя кахаров, на его подручных, выгонявших из домов тех, кто до сих пор сам не вышел на шум. Яр осторожно поднялся на ноги. Воин равнодушно чиркнул взглядом по его лицу.

– Пусть выйдет сюда тот презренный, что не научил своего сына почтению! – повысив голос, повторил кахар. – Иначе же пусть он видит, как от его трусости гибнут его сородичи!

Он сделал короткий знак ладонью, и один из воинов вытолкнул к нему попавшегося под руку мальчишку. Толпа взволнованно загудела, всколыхнулась. Тощий мужичок рухнул на колени в слякоть, молитвенно прижал ладони к груди:

– Пощади, добрый господин! Не тронь малого… Тебе вон Жукарь нужен…

– Пусть подойдёт, – непреклонно повторил кахар. Клинок в его руке тронул мальчишкину шею; на серую рубаху стекла блестящая алая струйка.

Нет, Жукарь не выйдет. Пусть хоть всю деревню вырежут – не выйдет.

– Постой, – Яр шагнул вперёд, силой заставляя себя сосредоточиться. Поймал в прорезях маски бесстрастный взгляд кахара. Вскинул руку, обжигаясь о собственные чары. Он сумел бы и незаметно, если бы голова не раскалывалась от боли. – Пощади их. Виновный наказан. Они ни при чём.

Шёпот за спиной – недобрый, враждебный. Сколько из них догадалось? Сколько без сомнений толкнёт его в спину, прямиком на клинок кахара? Сами воины медлят; может, не поняли, а может, не смеют шелохнуться без повеления…

– Ни ты, ни твои люди никого здесь не тронут, – раздельно произнёс Яр. Теперь предводитель не отдаст приказ, даже если поймёт… Даже если ему помогут понять… – Отпусти мальчика. Всех их отпусти. Отзови своих.

Кахар медленно опустил клинок. Дважды коротко свистнул; мельтешившие среди дождя тёмно-зелёные силуэты разом замерли. Освобождённый мальчишка, заливаясь плачем, кинулся к отцу. Яр не оглядывался. Ничего хорошего там не ждёт. Надо бы бежать, но сил на прыжок сейчас не хватит. Ни на что не хватит…

– Будь по-твоему, – холодно проговорил кахар и отвернулся. – Пусть все уходят.

Сам он первым пошёл прочь от дома Жукаря, брезгливо отряхивая сапоги от грязи. Проворно потянулись прочь пугливые селяне. Ничего не замечать, ни во что не вмешиваться, не лезть на рожон – разумно. Само собой, они выдадут Яра, как только кахары того потребуют, но пока всё тихо… Пока есть время уйти хотя бы на своих двоих…

– Вон оно как, – цепкие пальцы ухватили Яра за плечо. Влас без церемоний толкнул его к плетню, сгрёб в кулак тесёмки, стягивающие на горле воротник рубашки. – Экий ты, однако, хитрец. Откуда только взялся такой… А, Пройда?

Яр лишь мотнул головой в ответ. На кахара ушли последние силы.

– Кто учил тебя? Говори!

– Никто.

– Ишь ты, самородок, – Влас медленно вынул нож из-за пояса. – Кто б знал, что ещё ходит такая погань по нашей земле…

– Тебе запрещено убивать, – напомнил Яр. Страха не было; было лишь горькое, как степная полынь, сожаление. – Боги не велят.

Влас усмехнулся.

– Боги простят.

Короткий клинок промелькнул в густом воздухе серым всполохом. Сталь глухо звякнула о серебро, соскользнула. Удар, нацеленный в сердце, пришёлся ниже, под ребро. Не беда, второй раз не промахнётся… Боль вспыхнула как-то тускло, отстранённо: наверное, даже на неё не осталось сил. Сокол замахнулся снова. Яр опустил тяжёлые веки. Так и должно было кончиться, рано ли, поздно… Влас отчего-то не спешил его добивать; громкий его голос обжёг слух, но так и не распался на слова.

Всё вокруг снова заволокла непроглядная тьма. Теперь, наверное, навсегда.

XXV. Жребий

Надзорщик откровенно хандрил. Он вразвалку шлёпал по схваченной заморозками земле, укрытой тонким слоем слежавшегося снега; тяжёлые подошвы оставляли меж древесных стволов грязно-бурые, в цвет перегнившей листвы, следы. В редколесье царило безмолвие, изредка нарушаемое сухим потрескиванием мёрзнущего дерева. Пасмурное небо, исчерченное кривыми чёрными штрихами ветвей, низко нависало над макушками обнажённых осин.

– Андрюх, не отклонились? – осторожно спросил Верховский. Ему не нравилась равнодушная обречённость, с которой напарник брёл в глубь лысой по-зимнему чащи.

Надзорщик бросил взгляд на правое запястье и покачал головой.

– Не, правильно идём.

– Может, с картой сверимся?

– Да ну, тут плутать негде, – Андрей надрывно зевнул и потёр компас ладонью в перчатке. – Нам с тобой повезло. Ребят вон отправили торфяники прочёсывать. Там один шаг не туда – и бульк…

– Часто сюда мотаешься?

– Случается, – надзорщик втихомолку взял левее. Верховский дипломатично сделал вид, что ничего не