Смоченный спиртом ватный тампон слегка обжёг ссадину на плече. Ерунда. Рабочие моменты. Противоожоговая мазь, жирная, упоительно холодная, маслянисто ложилась на стремительно краснеющую кожу. Марина раздобыла где-то бинт и теперь тщательно, со знанием дела заматывала ему предплечья. Старые шрамы ничуть её не пугали.

– Хорошо справляетесь. Сестринское дело осваивали?

– Да вот с вами же и научилась… Семён Васильевич показал, как надо.

– Какой я, однако, полезный.

Она невесело усмехнулась. Проворно распустила кончик бинта на два хвостика, обвязала ему вокруг запястья. Потянулась за следующим мотком.

– Не надо.

– Почему?..

– Это и так заживёт, не страшно.

Марина недоверчиво воззрилась на его ладони, блестящие от мази. В доказательство своих слов Верховский сжал и разжал кулаки – даже почти не поморщился. Поймал её за руку.

– Вот. Видите?

– Я…

Она растерянно замолкла. Медпункт в разгромленном виварии немногим лучше кухни, но на эти мелочи уже плевать. Ладони саднят – и на это тоже плевать. И на витающую в воздухе горелую вонь. И на мельтешение за дверью, на которой нет теперь даже замка. И на то, что оба потом пожалеют.

Иначе они пожалеют вдвойне.

XXIV. Воля богов

– Ох, не могу больше! Твоя взяла!

Яр ослабил хватку. Вырвавшись на волю, Дранок набрал полные горсти снега и принялся тереть раскрасневшееся лицо. Рубаха на спине у малоумка вся насквозь мокрая; как бы не простыл после потешной драки… Сам Яр давно сбросил рубашку: было и жарко, и жалко. С себя грязь смыть проще, чем с грубого льна.

– То не дело, – недовольно протянул Влас. – Бросил кулаками махать – почитай, убит. Кабы то не Пройда был, а тать лесной, что б тогда?

Яр невольно поморщился. Влас, сам того не зная, заново придумал его детское прозвище, но в устах сокола оно казалось недобрым. Храмовый неторопливо приблизился, едва заметно увязая в неглубоком снегу; Яр поспешно отвернулся, делая вид, что оглядывает округу. Смотреть здесь не на что: сколько хватает глаз, тянется из ниоткуда в никуда бескрайняя плоская равнина, сливающаяся с низким серым небом. Совсем рядом – Журавлиные степи, чужая земля, куда ильгодчанам без особой грамоты ход заказан. Единственная дорога, столичный большак, грязно-бурой полосой прорезает сплошную белёсую пелену; мокрый снег превратил укатанную тележными колёсами землю в вязкую кашу. До Гориславля отсюда два-три дня пути, но, пока раскисшая грязь не схватится морозами, никак не вылезти из этой глуши. Если б не долг, не хотелось бы вовсе туда возвращаться. Новая столица Яру не полюбилась; может, потому, что он слишком хорошо помнил старые стены Белогорода, а может, потому, что Гориславль так и остался для него чужим и враждебным. Ну да где теперь по-другому?

– То что у тебя? – пытливо спросил Влас, указывая на связку оберегов у Яра на груди.

– Аринов знак, – невинно отозвался Яр. – Или ты про который спрашиваешь?

– Про Семарин, – хмыкнул сокол, щуря раскосые глаза. – Где ж ты такой добыл?

– Сестрица дала.

– Непроста, видать, у тебя сестрица, – Влас усмехнулся со значением. – Ну, поглядим, как боги о тебе пекутся… Давай-ка на кулаках.

Он сбросил с плеч меховую безрукавку, оставшись в одной рубахе, и сразу же ударил на пробу, обманчиво лениво. Яр бездумно перехватил его руку. Чужим мнением сокол, само собой, не интересовался; пришлось принимать бой. Влас больше демонстрировал превосходство, чем дрался всерьёз: гонял подмастерье по сырому снегу, дразнил уловками, вынуждал из глухой обороны перейти к нападению. Тяжёлому его натиску противопоставить можно было только ловкость и быстроту. Вывернувшись из захвата, Яр скользнул храмовому за спину, поймал его за запястья и заломил руки – точь-в-точь так же, как до того Дранку. Это было нечестно, но честного боя Влас и не признавал.

– Будет от тебя прок, – довольно протянул сокол, расправляя на груди рубаху. От этой похвалы стало мерзко, будто кто обругал последними словами. – Бороду-то едва видно, а хитёр, как старый лис. Вдругорядь на ножах спробуем.

Дранок уже спешил к нему с безрукавкой. Яр тыльной стороной ладони смахнул со лба испарину. Драться нетрудно – трудно сдерживать кипящую в крови силу и не выказывать гнев.

– Ты ведь перед богами клялся живых защищать, – бросил он, стараясь, чтобы голос звучал бесстрастно. – Как же ты решаешь, кого беречь, а на кого и с ножом можно?

– А просто, – Влас осклабился, обнажив острые желтоватые зубы. – Я – богам слуга. Кто им враг, тот мне враг, а кто мне враг – тот и им враг. Божьего врага проучить – дело доброе, ежли до смерти не губить.

Яр только хмыкнул в ответ. Безупречная логика. А самое паршивое – сокол, в общем-то, правильно делает. Это раньше можно было хоть самого злобного разбойника усовестить внушением, а теперь за такое собственные попутчики отволокут на костёр. Поглощённый невесёлыми размышлениями, Яр сдёрнул свою рубашку с обнажённых ветвей низкорослого кустарника и нехотя натянул на взмокшее тело. Это в пылу драки ему могло быть жарко, а сейчас уже пора начинать мёрзнуть. Как-никак, почти зима; ничейная – Стридарова – луна на носу…

Деревенька притулилась к единственной в окрестностях речушке, малому притоку Ивны. Здесь Влас изменил обыкновению останавливаться на постой у старост и выбрал пережидать распутицу