Осколки камня летели во все стороны, рикошетили от доспеха. Далинар начал уставать. Доспех не делал работу за него — он увеличивал силу, но каждый удар молота приходилось выполнять самому. Его пальцы онемели от неустанной вибрации в рукояти. Князь почти принял решение. Его разум был чист и спокоен.

Он снова замахнулся молотом.

— Разве клинком было бы не сподручнее? — сухо поинтересовался женский голос.

Далинар застыл, боек молота уперся в битый камень. Он повернулся и увидел, что на краю траншеи стоит Навани, в платье синего и тускло-красного цвета. На ее волосах с легкой сединой играют блики от солнца, которое почему-то зависло над самым горизонтом. Рядом с ней застыли две молодые женщины — не ее ученицы, но «одолженные» у других светлоглазых дам из лагеря.

Навани скрестила руки на груди; солнечный свет сиял нимбом над ее головой. Далинар нерешительно поднял руку в латной перчатке, чтобы защитить глаза от солнца:

— Матана?

— Я про камень. — Навани кивнула на траншею. — Не стану ­утверждать, будто хорошо в этом разбираюсь; лупить по всяким штукам — мужское искусство. Но разве в твоем распоряжении нет меча, которому камень, как говорится, что гердазийцу — Великая буря?

Далинар перевел взгляд на камни и снова ударил по ним молотом, вызвав радостный треск.

— Клинки-осколки режут слишком хорошо.

— Любопытно. Изо всех сил постараюсь притвориться, что в этой фразе был смысл. Кстати, ты когда-нибудь задумывался о том, что большинство мужских искусств связаны с разрушением, в то время как женские — с созиданием?

Далинар снова замахнулся. Бабах! Просто потрясающе, до чего легко было разговаривать с Навани, не глядя на нее.

— Я действительно использую клинок, чтобы вырезать боковины и среднюю часть. Но мне все равно приходится дробить камни. Ты когда-нибудь пробовала поднять кусок скалы, которую рассек­ли осколочным клинком?

— Нет, не доводилось.

— Это нелегко. — Бабах! — Клинок оставляет очень тонкий разрез. Камни тесно прижимаются друг к другу. Ни схватить, ни сдвинуть. — Бабах! — Это гораздо сложнее, чем кажется. — Бабах! — Так куда лучше.

Навани стряхнула с платья кусочки камня:

— И грязи гораздо больше, как я погляжу.

Бабах!

— Ну, так ты собираешься извиниться? — спросила она.

— За что?

— За то, что пропустил нашу встречу.

Далинар замер с занесенным молотом. Он совсем забыл, что на пиру сразу же после ее возвращения согласился, чтобы Навани сегодня ему почитала. Князь не сказал своим письмоводительницам о встрече. Он страшно расстроился — ведь еще сам недавно гневался на Танадаля за отмену встречи, но тот хотя бы послал гонца.

Навани стояла, скрестив руки, спрятав защищенную руку, и ее облегающее платье словно полыхало в лучах солнца. На губах играла тень улыбки. Он ее подвел и теперь, будучи человеком чести, оказался в ее власти.

— Искренне сожалею, — сказал князь. — Мне пришлось обдумывать кое-какие сложные вопросы, но это не извиняет то, что я забыл о встрече.

— Знаю. Я поразмыслю над тем, как тебе расплатиться за этот промах. А сейчас должна сообщить, что одно из твоих даль-перьев мигает.

— Что? Которое?

— Твои письмоводительницы говорят — то, что связано с моей дочерью.

Ясна! В последний раз они переговаривались несколько недель назад; на его сообщения племянница отвечала очень сжато. Погрузившись в один из своих проектов, Ясна часто забывала обо всем. Если она хочет связаться с ним сейчас, то либо совершила открытие, либо в качестве отдыха обновляет связи с корреспондентами.

Далинар посмотрел на траншею. Она была почти готова; князь вдруг понял, что собирался принять окончательное решение, как только завершит работу. Он изнывал от желания продолжить.

Но если Ясна хотела поговорить...

Он нуждался в этой беседе. Возможно, даже сумеет убедить ее вернуться на Расколотые равнины. Он куда спокойнее думал бы об отречении, зная, что Ясна будет присматривать за Элокаром и Адолином.

Далинар отбросил молот — после всех его трудов рукоять согнулась под углом градусов в тридцать, а боек превратился в бесформенный кусок металла — и выпрыгнул из траншеи. Ему изготовят новое оружие; с владельцами осколочных доспехов это в порядке вещей.

— Боюсь, мне придется вновь умолять тебя о прощении, на сей раз за то, что вынужден покинуть тебя так быстро. Я должен получить это сообщение, — сказал Далинар.

Он поклонился ей и повернулся, чтобы поскорей уйти.

— Вообще-то, — бросила за его спиной Навани, — думаю, это мне нужно тебя кое о чем умолять. Я не говорила с дочерью уже много месяцев и хотела бы присоединиться к вам, если ты не возражаешь.

Далинар поколебался, но отказывать ей так быстро после нанесенного оскорбления было нельзя.

— Разумеется.

Он подождал, пока Навани не забралась в паланкин. Князь снова двинулся вперед, а носильщики и заемные ученицы Навани последовали за ним.

— Далинар Холин, ты добрый человек, — сказала сидевшая в мягком кресле Навани со все той же лукавой улыбкой на устах. — Боюсь, я не могу удержаться от того, чтобы считать тебя обворожительным.

— Мое понимание чести приводит к тому, что мною легко управлять. — Далинар глядел перед собой. Прямо сейчас ему не хотелось ходить вокруг да около. — Я знаю, это правда. Навани, не надо со мной играть.

Она тихонько рассмеялась:

— Я не пытаюсь тобой воспользоваться, я... — Вдовствующая королева помедлила. — Ну, возможно, пытаюсь — совсем немного. Но я не играю. Особенно последний год, на протяжении которого ты постепенно становился тем человеком, какими все остальные только притворяются. Разве ты не видишь, до чего интригующим это те­бя делает?

— Я так поступаю не ради интриги.

— В том-то все и дело! — Она наклонилась к нему. — Ты знаешь, почему я тогда выбрала Гавилара, а не тебя?

Вот проклятье. Ее слова, ее присутствие были подобны кубку темного вина, что вылили прямиком в его кристально чистые мысли. Ясность, которой он добивался посредством тяжелого труда, быстро исчезала. Ну зачем же она так прямолинейна? Он не ответил на вопрос. Вместо этого ускорил шаг и понадеялся, что она поймет: на эту тему ему говорить не хочется.

Напрасно.

— Я выбрала его не потому, что он должен был стать королем. Хотя все так считают. Я выбрала его потому, что ты меня пугал. Скрытая в тебе сила... чтоб ты знал — твоего брата она тоже пугала.

Он промолчал.

— Эта сила никуда не делась. Я вижу ее в твоих глазах. Но ты заковал ее в броню, соорудил что-то вроде еще одного блестящего осколочного доспеха. Отчасти поэтому я и нахожу тебя обворожительным.