наградой для зависимых «боярских людей», которыми тогда полнилась «воровская» казачья сила, будет «воля и жалованье». Вместе с «боярами» из Калуги и Тулы вот что писал он в Понизовье, после того как пришел под Москву: «И вам бы, господа, всем быти с нами в совете… да и в Астрахань и во все Понизовые городы, к воеводам и ко всяким людем, и на Волгу и по Запольским (т. е. за Полем текущим) речкам к атаманом и казаком от себя писати, чтоб им всем стать за крестьянскую веру общим советом, и шли б нам изо всех городов к Москве. А которые казаки с Волги и из иных мест придут к нам к Москве в помощь, и им будет всем жалованье и порох и свинец. А которые боярские люди, и крепостные и старинные, и те б шли безо всякого сумненья и боязни: всем им воля и жалованье будет, как и иным казаком, и грамоты, им от бояр и воевод и ото всей земли приговору своего дадут». Нет сомнения, что этот призыв имел в виду привлечь под Москву все бродившее на Поле казачество, направить его силы в интересах земщины и, взяв казаков на земское иждивение, сделать беспокойную казачью массу безвредной для общественного порядка. Но, разумеется, этот призыв не провозглашал общего социального переворота и не сулил свободы всем боярским людям, которые оставили бы своих господ для службы в земской рати под Москвой. Грамота земских воевод разумела лишь тех боярских людей, которые с «иными казаками» уже жили на Поле «старо» и могли явиться под Москву в составе казачьих станиц. Только таким беглым людям обещали свободу и жалованье, то есть поместные и денежные дачи и хлебный корм, «как и иным казакам». Однако подобное обещание было, как далее увидим, очень рискованным: с одной стороны, оно будило надежды на освобождение и у тех, кому этого не думали обещать, а с другой стороны, оно способствовало собранию больших казачьих масс в центре государства. Под Москву во множестве сходились и боярские люди и вольные казаки, ждали воли и жалованья, а вместе с тем не могли отстать и от «воровства», к которому крепко привыкли за смутные годы[215].

Итак, в составе ополчения 1611 года ясно различаются три слоя: во-первых, старые войска царя Василия, то есть дворяне с Оки, мужики с Клязьмы и из волжских мест и отряды из рати Скопина; во-вторых, «из Колуги бояре и воеводы и все ратные люди, которые служили Колужскому» (подразумевается Вору), и, в-третьих, казачьи скопища: из Тулы «Ивашка Заруцкого полку атаманы и казаки»; из Суздаля Андрея Просовецкого «казаки волжские и черкасы, которые подо Псковом были»; наконец, отдельные казачьи станицы, сошедшиеся по призывным грамотам к Москве с Поля и из городов. Каждый слой этой рати имел своего вождя: Пр. Ляпунов стоял во главе первого слоя; князь Дм. Т. Трубецкой был знатнейшим из калужских воровских бояр; Заруцкий и Просовецкий были атаманами крупнейших казачьих отрядов. Сойдясь под стенами московского Белого или Каменного города, разные части войска стали особыми лагерями от устья Яузы до р. Неглинной и до Тверских ворот (западная часть Каменного города оставалась до времени в обладании польского гарнизона Москвы). При этом, однако, случилось так, что казачий табор Трубецкого и Заруцкого стал «против Воронцовского поля», между станом Ляпунова с его рязанцами (у Яузских ворот) и лагерями других земских дружин (от Покровских ворот до Трубы и далее). Земские дружины, таким образом, были разрознены и разделены казачьими – ошибка, которой постарались избежать вожди ополчения 1612 года, но которая имела роковое значение для ополчения 1611 года[216].

Военная задача подмосковного ополчения была не сложна, но и не легка. Польский гарнизон занимал две внутренние цитадели Москвы, Кремль и Китай-город, и сверх того удержался в западных башнях Каменного Белого города. Ополчению надобно было овладеть этими укреплениями, что при тогдашнем состоянии осадного искусства не могло быть скоро достигнуто. Не отваживаясь на общий штурм и не располагая хорошей артиллерией, воеводы стремились лишь к тому, чтобы овладеть сполна всей стеной Каменного города и таким образом запереть поляков в стенах Кремля и Китая, отрезав им сообщение с окрестной страной. Но и этого удалось добиться только в июле 1611 года. До тех пор ополчение осуждено было на простое выживание и заботилось лишь о том, чтобы не допустить к осажденным помощи и самим отстояться в своем укрепленном лагере между Яузой и Неглинной от польских нападений со стороны крепости и от Поля, где долго стоял Я. П. Сапега[217].

Важнее и сложнее была задача государственная – организовать правительство не только для ополчения, но и для всей страны, которая создала и питала это ополчение. Пестрота состава народных дружин была естественной причиной внутренних недоразумений в рати: «бысть у них под Москвой меж себя рознь великая, – говорит летопись, – и делу ратному спорыни (пользы и толка) не бысть меж ими». Необходимо было устроить порядок. В первое же время московской осады, в апреле и мае 1611 года, вопрос об этом порядке получил определенную постановку. Под Москвой «всею ратью» московские люди начали рассуждать, что им следует «выбрати одних начальников, кому ими владеть, и им бы одних их и слушати». И сошлись «всею ратью» и выбрали Д. Т. Трубецкого, Ляпунова и Заруцкого; «они же начаша всеми ратными людьми и всею землею владети». Так рассказывает летопись, а грамоты подтверждают справедливость ее слов.

В грамоте от 11 апреля 1611 года, написанной «на Москве» в первую неделю подмосковной стоянки, находится уже указание на «приговор», постановленный «всею землею» и касающийся не одного войска, но и земских дел. По этому «приговору» Ляпунов посылает в Сольвычегодск нового воеводу и велит ему «ведати у Соли всякие земские дела и расправу чинити, советовав с лутчими земскими людьми о всяких делех»; затем приказывает собрать с Соли всякие казенные денежные сборы и «те деньги для земского дела ратным людям велети прислати тотчас наскоро к Москве ко всей земле». Таким образом, с первых же дней под Москвой действует совет «всея земли» вокруг Пр. Ляпунова; составляют его «бояре и воеводы и думный дворянин П. П. Ляпунов и дети боярские всех городов и всякие служилые люди». Власть этого совета распространяется на дела не только рати, но и всего государственного управления. Из того, что во главе бояр и воевод грамота 11 апреля не называет Трубецкого и Заруцкого, можно заключить, что тогда в ополчении еще не совершился выбор «одних» (то есть общих) начальников всей рати и земли и что