самостоятельности, не задумываясь пока о том, кто сядет впоследствии на государство в Москве. Положение Прокопия Ляпунова на Рязани давало ему особую силу и влияние. Во-первых, он был облечен властью воеводы и в то же время принадлежал к составу местного дворянства; административные полномочия соединялись у него с возможностью житейского влияния на среду, ему давно близкую и хорошо известную. Во-вторых, он уже несколько лет в качестве главного воеводы действовал в крае, имевшем для столицы особенное значение. Рязань снабжала Москву хлебом и содержала своим земельным фондом лучшие отряды Московского гарнизона. Владея, по словам Жолкевского, большим расположением (fawor) народа, сознавая свою силу и влияние, понимая значение своего края в ряду московских областей, Пр. Ляпунов должен был ценить себя очень высоко. Именно потому он и считал за собой право и обязанность вмешиваться в общегосударственные дела и возвышать свой голос перед членами боярской думы, к числу которых он и сам принадлежал по чину думного дворянина. Именно этим, а не желанием престола следует объяснять движение, начатое Ляпуновым против Сигизмунда тотчас же, как патриарх обратил к Ляпунову свое воззвание[211].

Одновременно с движением на Рязани началось одинаковое движение и в других московских областях. Перечислить эти области нет возможности, потому что грамоты, относящиеся к данному моменту Смуты, не указывают точно первоначальных очагов восстания против польской власти, а ограничиваются лишь глухим упоминанием о «многих городах», которые от королевича «отступили». Но, во всяком случае, одним из таких первоначальных очагов был Нижний Новгород. Выше не раз указывалось то значение, какое имел этот крупный город для восточной части Московского государства. Обладая большим рынком и сильной крепостью, Нижний послужил надежным базисом для военных действий в Клязьминском краю во время борьбы с Тушином в 1608–1609 годах. Тогда он представил собой центр для очень значительного района волжских и окских областей. С таким же значением центра выступил он и в 1610–1611 годах, в пору движения против Владислава. Очень рано, еще в декабре 1610 года, завязались у Нижнего Новгорода постоянные сношения с Гермогеном, продолжавшиеся и весь 1611 год. Нижегородский «мир» в полном составе – от архимандритов, воевод и земских старост до стрельцов, казаков и служилых иноземцев – не один раз посылал к патриарху ходоков «бесстрашных людей»: сына боярского Романа (или Ратмана) Пахомова и посадского человека свияженина Родиона Мосеева. Эти люди проникали к патриарху даже тогда, когда он был под арестом, и носили к нему «советные челобитные» и «отписки» от нижегородцев, а от него просили «подлинных вестей» и указаний, что делать. Уже 12 января 1611 года Пахомов и Мосеев приехали в Нижний от патриарха и привезли его словесные инструкции – знак, что сношения Гермогена с Нижним были налажены еще в ту пору, когда только что возникала решимость на открытую борьбу с Сигизмундом. Полученные вести Нижний распространял по другим городам и таким образом брал на себя как бы руководство движением, становился в его челе. Такое же руководящее значение получал и центральный город Среднего Поволжья – Ярославль. Движение в нем против поляков возникло очень рано, и, по сообщению самих ярославцев, даже прежде, чем патриарх начал писать к Ляпунову свои грамоты. В феврале 1611 года ярославцы сообщали в Вологду, что к ним ранее «с Москвы паны приезжали» и теснили их поборами и что в Ярославле самостоятельно, до всяких указаний из Москвы, решили сопротивляться панам. «И как, господа, – говорили ярославцы волгожанам, – мы панам в кормех отказали, что нам кормов давать невозможно, а се мы крест целовали на том, что было панам на Москве и во всех городах Московского государства не быти, – и на Москве, господа, от литовских людей… почало быть утесненьем и насильство великое и с Москвы, господа, святейший Ермоген… и московские люди писали на Рязань» и т. д. Стало быть, Ярославль зашевелился самостоятельно, и ярославцы очень рано поднялись против поляков сами по себе всем городом. Их военные приготовления были закончены уже в феврале, и в последнюю неделю февраля ярославские дружины уже вышли в поход. В городе остались с воеводой И. В. Волынским «дворяне старые для всякого промыслу: всех выбивати (на службу) и по городом писати». От этих-то стариков с ярославским духовенством и посадскими людьми шли по городам (между прочим, «в царствующий преславный град Казань») прекрасно написанные грамоты, из которых видно, что ярославский «мир» считал себя средоточием всех северных областей. Он призывал к себе с Севера дружины для общего похода к Москве и выборных людей для совета и почитал своей обязанностью разъяснять другим городам положение дел в государстве. «Мы вам не от одного Ярославля пишем, – сообщали в Казань ярославцы, – а объявляем вам, – всему миру, что здеся делается»[212].

Таким образом, речи патриарха Гермогена, обращенные к его пастве и призывавшие ее на подвиг, пали на земле доброй и дали плод. Население крупнейших общественных центров было уже готово встать на защиту народной самостоятельности от иноземного покушения и по первому слову Гермогена рванулось к Москве с такой быстротой, какая может удивить наблюдателя, знакомого с обычной медлительностью массовых московских движений. Около Рождества 1610 года начал «второй Златоуст» Гермоген свой открытый призыв к народу на Рязани и на Поволжье, а уже 8 февраля началось движение нижегородских отрядов к Москве; 21 февраля ярославский передовой отряд, «первая посылка», выступил под Москву; 28 февраля пошла и вся ярославская рать с «нарядом», то есть с орудиями; 3 марта Ляпунов с «нарядом» и с гуляй-городом вышел к Москве уже из Коломны. Во второй же половине марта к Москве подошли уже многие земские и казачьи дружины, и у стен сожженной столицы образовалось знаменитое подмосковное ополчение 1611 года.

Интересен его состав. Сообщенная в Казань из Ярославля в марте 1611 года «роспись кто из которого города пошел воевод с ратными людьми» дает нам такой перечень. К Москве двинулись с Рязани с Пр. П. Ляпуновым «Рязанские городы и Сивера»; из Мурома с окольничим князем Вас. Фед. Масальским «муромцы с окольными городы»; из Нижнего Новгорода с князем А. А. Репниным «понизовые люди»; из Суздаля и Владимира с Артемьем Измайловым и Просовецким «окольные городы да казаки волжские и черкасы»; с Вологды с Ф. Нащекиным поморских городов люди; с Романова с князьями В. Р. Пронским и Ф. Козловским мурзы, татары и русские люди; из Галича П. И. Мансуров «с галицкими людьми»; из Костромы князь Ф. И. Волконский «с костромскими людьми». К этому перечню ярославцы прибавляли в своих грамотах, что «пошли на сход к тем же воеводам» кашинцы, бежечане и угличане и что у них самих в Ярославле собраны к походу под Москву: